Риттер продолжил дело, которое начал Бюлов, — дело обращения Штрауса в почитателя Вагнера. Возникшая между Штраусом и Риттером дружба сделала это обращение неотвратимым. Штраус стал членом клуба почитателей, подчинившись всем его правилам. Он был «необыкновенно одаренным» (по оценке Бюлова) молодым человеком, но в то же время необыкновенно впечатлительным. Его творческое становление должно было пройти несколько этапов, прежде чем он стал независимым художником. На первом этапе оказал влияние классицизм, который он постигал под влиянием отца, на втором — музыкальные взгляды Бюлова, которые сделали его почитателем Брамса, и теперь наступил еще один этап, когда он подпал под чары Мерлина, постигшего все Байрёйтские тайны.[62]

Риттер, как и Вагнер, был убежден, что музыка может и должна отражать лежащую в ее основе поэтическую идею, что, поскольку она не передает содержания, она по меньшей мере обязана подчеркнуть и донести до слушателя поэтическую концепцию. Риттер говорил о музыке как «средстве выражения». В этом не было ничего нового. Композиторы с незапамятных времен знали не только о том, что музыка может выразить немузыкальную идею, а также о том, что выражать музыкой немузыкальную идею не следует. Так зачем же было сочинять теории? Ну… мы забываем, что это характерная черта немцев — дать простой мысли сложно звучащее объяснение. Риттер был не первый и не последний из тех, кто кодифицировал общедоступное понятие. Девиз «Музыка как средство выражения» пригодился Штраусу, когда он приступил к сочинению симфонических поэм. Теперь симфонические поэмы, духовными родителями которых были Лист и Вагнер, могли затрагивать более широкий круг немузыкальных тем, чем это считалось возможным раньше.

Прежде чем браться за симфонические поэмы, Штраусу пришлось, так сказать, изжить из себя Брамса. За месяцы, проведенные в Меинингене, Штраус сочинял мало, времени у него для этого не хватало. Две же работы, которые появились в этот период — «Песня странника в бурю»[63] и «Бурлеска», — безусловно явились крестным детьми Иоганесса.

«Песня странника в бурю» написана для оркестра и хора на слова адаптированного стихотворения Гете. Это юношеское стихотворение создано в память о любви Гете к молодой девушке Фредерике Брион, дочери пастора. Гете решил с ней расстаться и сказал ей об этом, а потом в отчаянии бродил по лесу и полям, сочиняя эту странную песнь, смысл которой состоял в том, что художник должен идти по жизни один, по существу — изгнанником. Это излюбленная тема немецкого романтизма. Она звучит также в романе Томаса Манна «Тонио Крегер». Впоследствии Гете отказывался от этого стихотворения, которое было далеко не лучшим его произведением. Музыкальная версия Штрауса, несмотря на драматизм оркестровки и несомненное мастерство партий голосов, грешит растянутостью и напыщенностью. Ромен Роллан назвал эту работу «произведением в духе Брамса, сознательно построенным по традиционным принципам».

«Бурлеска» — сочинение совсем иного плана. Это «Тиль Уленшпигель» фортепианного концерта. Здесь впервые, Несмотря на то, что в некоторых местах звучание струнных напоминает о Четвертой симфонии Брамса, Штраус удивил нас оригинальными и увлекательными идеями. Как говорит само название, «Бурлеска» — пародия на серьезный фортепианный концерт. Ее настроение меняется по мере того, как нежная сладостная мелодия уступает место проказливым пассажам. Это живое, остроумное и добродушное произведение. Очень искреннее. Мелодию без сопровождения ведут литавры, что поражает и сразу приковывает к себе внимание. Позже та же мелодия обыгрывается юмористически. В сочинении есть и вальс, первый из тех пикантных, построенных на диссонансах вальсов, которыми изобилует творчество Штрауса. Единственный недостаток «Бурлески» в том, что она очень длинная. Даже в более поздних работах Штраус не всегда чувствовал, когда следует поставить точку. Тем не менее, «Бурлеска» очаровательна и заслуживает большего внимания, чем то, которым она пользуется.

Партию фортепиано в «Бурлеске» Штраус писал для Бюлова. Но Бюлов отказался ее исполнять, заявив, что не намерен разучивать такую трудную чепуху. Штраус охладел к своему сочинению, особенно после того, как пробное исполнение в Мейнингене, во время которого он сам попытался сыграть партию фортепиано, окончилось провалом, Штраус забросил сочинение и больше к нему не возвращался. И только через четыре с лишним года, когда он познакомился с композитором и пианистом Эженом д'Альбером, он вернулся к своему труду. Первый раз д'Альбер исполнил «Бурлеску» 21 июня 1890 года. Но Штраус по-прежнему был не уверен в достоинствах своей работы и лишь много лет спустя ее полюбил. Он включил ее в программу своего последнего концерта, который состоялся в Лондоне в октябре 1947 года.

В Мейнингене были предприняты новые попытки вернуть Бюлова. Он даже приезжал и в качестве гостя провел пару концертов. Но было ясно, что он не вернется, как было ясно и то, что герцог, не найдя на пост дирижера звезду, сократит, как он и собирался, численность оркестра с сорока девяти человек до тридцати девяти. Штраусу он, однако, предложил продлить контракт. Молодому дирижеру оркестр из тридцати девяти человек показался слишком жалким. Как раз в это время из Мюнхена ему поступило предложение. Перфаль предлагал Штраусу должность третьего дирижера оперного театра. Вряд ли это было так уж заманчиво. Штраус сразу понял, что, скорее всего, он окажется мелкой рыбешкой в большом пруду. Не в состоянии принять решение, он обратился за советом к Бюлову, который в это время был в Санкт-Петербурге. Штраус писал ему, что вряд ли он может рассчитывать на что-нибудь лучшее и что он склоняется к тому, чтобы принять предложенный пост, поскольку виды на будущее с Мейнингенским оркестром ничтожны. Но без одобрения Бюлова предпринимать какие-либо шаги он не решается. Не будет ли Бюлов так любезен дать ему совет. Бюлов ответил: «Легче было бы решить проблему с контрапунктом в Девятой (симфонии), чем дать в письме какой-то определенный совет в таком важном вопросе, какой ты передо мной поставил. В интересах герцога и экс-Мейнингенского оркестра хотелось бы посоветовать тебе еще поработать на прежнем месте. Но это зависит от того участия, которое герцог намерен принять в процветании музыки на берегах Верры.[64] Поэтому разузнай об этом непосредственно в высших сферах… Если тебе хочется переехать в Мюнхен из патриотических чувств или потому, что ты соскучился по родным местам, это твое дело. Но я бы на твоем месте пока отказался. Ты из тех исключительных музыкантов, которым не нужно делать карьеру, начиная с рядового. У тебя есть задатки сразу занять командную должность. Так что pas de zèle — подожди! Не подвергай себя риску — хотя, возможно, для твоей живой натуры это небольшой риск — стать обывателем, бездельником и снобом на берегах Изара… Во всяком случае, тебя будут ценить больше, если ты не сразу дашь согласие…»[65]