«Моя милая, дорогая Дора!

Не знаю, с чего начать свое письмо. С грусти по поводу твоего письма, с благодарности за поздравление по случаю моих именин, с рассказа о своей жизни. Право, не знаю. Дело в том, что твое письмо, милая Дора, очень меня тронуло и опечалило, поскольку отодвинуло на неопределенный срок надежду тебя увидеть. О, Господи! Какие равнодушные слова для выражения того, что я чувствую! Мне следует тебя утешить. Но как? Не писать же, что «все не так ужасно, Meister» (слегка переиначенные Штраусом слова, сказанные Евой Гансу Саксу. — Дж. М. ). Или что время залечит все раны. Но время действительно заживляет раны. Боже! Теперь я заговорил афоризмами. Какой ужас!!!

Но хватит об этом. Ты думаешь, что спустя какое-то время ты приедешь со мной повидаться. Рекомендую тебе песню, еще не исполнявшуюся, написанную неким Рихардом Штраусом, под названием «Терпение», ля-бемоль-мажор. Между прочим, получила ли ты переложение для фортепиано «Итальянской фантазии»? Если тебя это немного утешит, я буду рад. Возможно, у тебя вызовет раздражение, если я сейчас напишу, что дела мои идут хорошо. Тем не менее это правда. Музыкант Рихард Штраус находится в прекрасной форме, особенно с тех пор, как перестал быть директором Мюнхенского двора, после того, как я три года дышал миазмами болота, свежий воздух идет мне на пользу. Скажу честно, мне тяжело покидать Мюнхен, расставаться с семьей и двумя такими друзьями, как Риттер и Тюлль. Ты не можешь представить, как я к ним привязался. Но уезжать надо! Все мое будущее зависит от того, сумею ли я не оказаться жертвой болотной мюнхенской лихорадки. Благодаря Риттеру я приобрел более твердые взгляды на искусство и жизнь. После долгих блужданий ощупью я сейчас почувствовал под ногами твердую почву. Сейчас я могу решиться начать борьбу против евреев и обывателей, подумай только! Я примкнул к рядам приверженцев Листа. Одним словом, трудно представить более прогрессивные взгляды, чем те, которых я сейчас придерживаюсь. Я чувствую себя великолепно. Передо мной открылась ясная перспектива. Но разве можно все это описать? Ты должна приехать и повидаться со мной. Узнаешь ли ты теперь меня?

А сейчас я хочу ответить на твои вопросы. В Байрёйте я работал «ассистентом», проводил репетиции фортепианных партий. И т. д. Недавно познакомился с фрау Вагнер, которая проявила ко мне интерес. Мне даже была оказана честь сопровождать ее на «Вольного стрелка». Как это произошло — очень забавная история. Почтенный Леви угодил в яму, которую вырыл для меня! Ты спрашиваешь, как было в Берлине? Лучше и не придумать! Риттер, Тюлль и я проводили время под девизом: «Боже наш, какие же мы славные ребята!» (Приблизительный перевод фразы с баварского диалекта, которую Штраус положил на музыку. — Дж. М. ).

Девятая была неописуемо прекрасна. Увертюра к «Тангейзеру» — совершенно сказочна. До сих пор весь дрожу, когда вспоминаю, как это звучало! Бюлов дирижировал как бог, хотя временами вел себя как клоун, но в основном производил сильнейшее впечатление. (Св. Иоганнес[83] тоже был там.) «В его груди живут две души». Несчастный! Боже мой, сколько же мне надо тебе рассказать! А ты все не едешь!!! Пока соберешься, я все забуду.

Тебе, наверное, все это кажется безумием, но в этом есть своя система! О, Господи! Теперь я впадаю в «цитатизм». (Это новый термин, изобретенный Тюллем, вполне в берлинском духе. — Дж. М.)

Бюлов в Америке, зарабатывает деньги. Куда поеду я? Если обещаешь никому не писать и не говорить об этом, потому что пока это большой секрет, — то в Веймар. Буду работать с Лассеном, под началом Бронсарта. Прекрасная замена Мюнхену! Еду в город будущего, занять пост, на котором так долго проработал Лист! С Веймаром у меня связаны большие надежды. Бронсарт — прекрасный парень, с головы до ног человек чести (прямо как Перфаль!) и очень прогрессивный (прямо как Перфаль)1. Кроме того, Лассен уже стар, утомился и мечтает облегчить свою участь (совсем как Фишер[84]). Мой ученик Целлер с сентября принят в труппу ведущим тенором. Первая опера, которой я буду в Веймаре дирижировать, — «Ленивый Ганс» Риттера с Целлером в главной роли. Потом — его новой одноактной оперой «Кому корону?». В общем, надеюсь, все будет замечательно. Бронсарт является еще председателем Музыкального общества. Несколько дней назад он пригласил меня — в случае задержки Никита в Лейпциге, что не исключено, — продирижировать, кроме моей «Итальянской фантазии», двумя первыми концертами этого сезона в Висбадене, 27 и 28 июня, включая «Детство Христа» Берлиоза. Неплохо, правда? Да, музыкант Штраус делает успехи. Но может ли счастье быть когда-либо полным?

Возвращаясь из Берлина, я остановился в Мейнингене и попросил четыре раза проиграть для меня моего «Макбета». Стейнбах его уже разучил. Звучит мрачновато, но на глубокие натуры, мне кажется, он произведет впечатление. Сейчас я занят его аранжировкой для фортепиано в четыре руки и к весне надеюсь его издать. Что касается либретто моей оперы, вчерне готовы уже первый акт и частично второй — до конца любовной сцены. (Я должен их еще раз просмотреть.) Риттеру либретто очень нравится.