Руку мне Уолт не пожал, руки у него были заняты, поэтому он протянул мне чемоданы.

— Вы не запираете дверь? Как же так?

— Не запираем.

— И не боитесь?

— А чего бояться? Мы же дома.

— Тем более нужно запирать. Вдруг кто войдет без спроса.

— Здесь не запирают двери и никто не входит без спроса. Велосипеды оставляют во дворе, мусорные баки не пристегивают цепью. Это не Нью-Йорк.

— Не Нью-Йорк? — повторила Сабина, направляясь на кухню поздороваться с дочерью. — Оно и видно.

Я отнес чемоданы наверх, а когда спустился обратно, Сабина все еще пребывала в изумлении — или изобразила его повторно, ради меня.

— Кто это, Рубен? Что ты сделал с моей дочерью?

Она указала на Эдит, точно обвиняя ее в ведьмовстве: жена как раз лихорадочно колдовала над кастрюлями и сковородками.

— Что готовишь? — спросил Уолт. — Пахнет вкусно.

Эдит перечислила блюда, над которыми хлопотала, Сабина повторила их названия механически, отрешенно, точно обескураженная необходимостью выбрать в меню одно-единственное съедобное блюдо из смертельно ядовитых: грудинка, кугель, цимес.

— Я тебя такому не учила, — заметила Сабина.

Эдит отмахнулась от нее ложкой.

— Да, это рецепты мамы Рубена.

Сабина фыркнула.

— Я рада, что замужество позволило тебе восполнить нехватку хозяйственных навыков, которые я тебе недодала.

Эдит со стуком принялась помешивать в кастрюле.

— И тебе никто не помогал? Неужели ты приготовила все сама, без помощниц? Не может такого быть.

Сабина прищурилась, словно силилась разглядеть, где хранится помощница, в какой буфет мы сложили домработницу, точно кровать в диван.

— Вы нам тут все покажете? — спросил Уолт.

— Мне надо следить за кугелем. С вами сходит Рубен.

— Да, — Сабина обхватила меня рукой, обхватила меня обеими руками. — Оставим Эдит исполнять обязанности Hausfrau[47], а дорогой Рубен проведет нам экскурсию.

Ни псевдоготические чары кампуса, ни недостроенное здание студенческого клуба в стиле брутализма, ни очаровательные старомодные постройки и торговые лавки вдоль университетской аллеи, ни полукичевые ларьки с поделками индейцев из резервации сенека, ни заброшенная гончарная мастерская, похожая на утопический фаланстер[48], ни даже раскинувшиеся между ними молодые леса, отражающиеся в оттенках сепии в озерах и реках, — моих тестя и тещу не интересовало ничего ни в самом Корбиндейле, ни в окрестностях Корбиндейла, кроме дома, в котором они находились. И вовсе не потому, что дом наш отличался оригинальной архитектурой или же интерьером, а исключительно потому, что они знали, сколько он стоил. И хотели оценить, насколько нам удалось преуспеть. В частности, они хотели оценить меня — бедняка, говорящего на идише, парнишку, который женился на их дочери, только-только окончившей Стайвесант, обрюхатил ее и укатил на войну (так им помнилось)… этого выскочку, талантливого молодого ученого, которому даже с научным дипломом на стенке и публикациями на полке еле-еле удалось пристроиться младшим преподавателем эконометрики в Городской колледж Нью-Йорка, и то не в штат (они полагали, там были штатные должности)… экономиста, не сумевшего заработать денег (фигура столь же распространенная, как и историк, не сумевший войти в историю)… закоренелого неудачника, который с досады на свое ухудшающееся положение и неспособность заявить о себе в городе (для них Нью-Йорк означал целый мир) ухватился за первую предложенную штатную должность в дикой глуши и улизнул туда с их дочерью и внучкой, увлек их «на север» — но, по сути, на запад, в сторону Америки, — точно ветер хрупкие опавшие листья жалкой ошибки… Получается, этот визит дал им возможность утвердиться в своих убеждениях. Не изменить мнение — Штайнмецы в жизни его не меняли, — но утвердиться в том, что Эдит сглупила, не того выбрала в мужья, а Джуди не повезло с отцом, хоть она его и не выбирала.

Я провел их по дому — не как владелец поместья, а, скорее, как младший внебрачный сын владельца, за чаевые показывающий дом туристам, — Сабина придирчиво расспрашивала меня о провенансе каждой литографии, каждого предмета коллекции, стоимости каждой старинной вещицы, купленной на аукционе, начиная от буфета и столика в стиле чиппендейл до изящных стульев с длинными тонкими ножками в шейкерском стиле, сколоченных без затей из деревяшек в какой-нибудь провинциальной общине старых дев в угольно-черной преисподней 1880-х, тридцать шесть долларов за пару. Сабина подняла их — легкие, как тростинки, — а потом попыталась поднять и диван-кровать, и буфет, и столик, точно оценивая вес нашего скарба — удастся ли его перенести? — оценивала и наши перспективы вернуться в город. Уолта же обуял хозяйский дух: он умело выискивал мельчайшие недостатки — от трещины в обшивке моего кабинета до неплотно прикрытого люка и недостающих ступенек выдвижной лестницы на чердак. На втором этаже в коридоре, чуть дальше двери комнаты Джуди, он плюхнулся животом на ковровую дорожку, дабы обозреть открытую электрическую розетку, и заявил, что Мануэль ее починит, но проблемо. Мануэль приедет, все сделает за день и дорого не возьмет. В их жилом комплексе он работает давно, все ему доверяют. До меня не сразу дошло, что тесть, ни разу не предложивший мне даже цента (хоть я и не взял бы), предлагает послать мастера, который работает в их жилом комплексе в Манхэттене, на другой конец штата Нью-Йорк, чтобы вкрутить нам новое гнездо для розетки.

— А это ваша комната.

— То есть ваша. — Сабина потрогала кровать, на которой я спал с ее дочерью, скинула лодочки на плоском ходу и улеглась.

— Чувствуйте себя как дома.

— А ванная у вас отдельная? — полюбопытствовал Уолт.

— Да.

— Не общая с Джуди?

— Нет.

Уолт кивнул, зашел в ванную, встал у раковины, открыл оба крана. Потом включил душ. С ревом ударила струя воды.

— Уолт, — сказала Сабина. — Пожалуйста, не надо.

Уолт подмигнул и закрыл дверь, заперся изнутри.

— Он там надолго.

— Ему надо о многом подумать?

— Нет, не надо, но он там надолго.

Я направился было к двери, но Сабина остановила меня:

— Подожди, сядь.

И похлопала по кровати, но я оперся о подоконник.

— Жаль, что твои родители сейчас не здесь, не с нами — рецепты твоей мамы не в счет.

— Они предпочитают ходить в шул. Они предпочитают молиться.

— Они молятся за тебя?

— За всех нас.

Вода ревела за дверью ванной.

— А вот интересно, твои родители предпочитают вместе или по отдельности?

— Что?

— Твои родители спят вместе или в отдельных кроватях?

— Родители? Вместе. По крайней мере, когда я был маленьким, они спали вместе.

— А ведь наше поколение последнее, в котором супруги спят в отдельных кроватях. Я понимаю, странно думать, что мы с твоими родителями из одного поколения, но так и есть. Наши