перспективой ехать к нам из Нью-Йорка (быть может, даже в одной машине), сидеть за одним столом и спать под одной крышей две ночи кряду, обе четы родителей откажутся от приглашения и мы с Эдит и Джуди проведем этот день в покое — возможно, даже отпразднуем (хотя, конечно, вряд ли). Разумеется, мы упустим возможность совершить хадж вдоль Гудзона и побывать на Манхэттене — например, попасть на бродвейский спектакль, или, как я люблю, прошвырнуться по Четвертой авеню, глазея на книги, тогда там еще был Книжный ряд[45], или прогуляться по Пятой, зайти к Скрибнеру и Брентано. Но сил не было. Мы просто не потянули бы: слишком уж свежи были воспоминания о прошлогодней поездке: только мы переехали, только обжились в новом доме, разобрали вещи, отправили дочку в школу, как пришлось развернуться и тащиться обратно в путаницу города, откуда мы прибыли. Вымотались до предела. И хотя этот год выдался поспокойнее — в конце концов, в этом году мы не ехали на другой конец штата, не меняли так круто жизнь, — нам с Эдит хотелось создать прецедент, несмотря на протесты Джуди: «Я все лето ждала, когда же наконец вернусь в город, а вы передумали? У меня было столько планов, что я скажу моим единственным друзьям, других у меня нет: „Извините, я не приеду на `Вестсайдскую историю`, идите без меня на `Сотворившую чудо` с Патти Дьюк в роли Хелен Келлер[46], та хотя бы родилась глухой и слепой, меня же такой делают родители, ударившиеся в тотальный тоталитаризм?“»

— Зато Хелен Келлер была еще и немой, — заметил я.

— Зато Мао не скрывает, что он диктатор.

Эдит вздохнула.

— У тебя есть другие друзья, Джуди. Не говори так. Ты завела здесь множество новых друзей. А как же Мэри, Джоан и та девочка из литературного ежегодника, ей еще понравился твой стих про поверхность Луны, — разве они тебе не подруги? Что бы они на это сказали? Нельзя так относиться к людям. А как же Тод Фру, он провожает тебя домой после каждой репетиции? Разве он тебе не друг — или даже больше чем друг?

Джуди вскинула руки с воплем: «Фашисты!» — и, хотя Эдит колебалась, я настоял на своем. Твердо и непреклонно. Не отступил ни на шаг. Уперся руками и ногами. Теперь мы живем в Корбиндейле, наш дом — Корбиндейл, новый центр притяжения вселенной Блумов, и нашим городским родственникам придется приспособиться и прибыть на нашу орбиту. Пора поставить на первое место нашу семью, супружескую чету, домашний очаг. В общем, мы позвонили — Эдит позвонила по моей просьбе — и объявили: все дороги ведут в Корбиндейл, мы вас ждем.

Но согласились только родители Эдит. Мои спасовали.

Мы-то думали, откажутся те и другие (повторял я себе в недоуменной растерянности), но родители Эдит согласились, а мои отказались, и, хотя я подключился, позвонил, принялся их уговаривать, решения своего не изменили и даже — вот поразительно! — оживились в своем упрямстве благодаря нежданной возможности выделиться.

— Сейчас отец тебе все объяснит, — сказала мать, когда ее утомили мои уговоры, а отец, теряя терпение, уже вырывал у нее трубку.

— Ты хочешь знать, почему мы не приедем? — спросил он. — Я скажу тебе почему, профессор. Потому что мы, в отличие от родителей твоей жены, не стыдимся, что мы евреи. Знаешь, что делают евреи в Рош ха-Шана?

— Собираются всей семьей?

— Нет, профессор, они идут в шул. Скажи-ка мне, где в Корбинвилле шул?

— Дейле. В Корбиндейле.

— Вилл, дейл — какая разница? Нету там шула, ты вообще думал об этом?

— О шуле? Признаться, не думал.

— А тебе известно, профессор, где ближайший к твоему Корбинвиллдейлу шул? Отвечай, раз такой умный.

— Нет, не известно. Но ты наверняка это знаешь и сообщишь мне.

— Ты слышала? Он не знает, твой сын-профессор не знает, — сказал отец, видимо, матери, но может статься, и Богу.

И крикнул в трубку:

— Разумеется, я знаю, я уже посмотрел в справочнике. Не только ты умеешь пользоваться справочниками. Ближайший к вам шул — в Эри, штат Пенсильвания.

Эдит сказала, что звонить Штайнмецам и отменять приглашение поздно. Они приедут одни, они снизойдут: высокомерие было их разновидностью добродетели.

Родители не просто впервые ехали в Корбиндейл, они впервые ехали к нам, и предстояло определить, где же их разместить. Очевидным и самым разумным решением был мой кабинет — по крайней мере, по мнению Эдит: все равно у меня есть кабинет в колледже. В моем домашнем кабинете предполагалось обустроить третью спальню, для второго ребенка (мы все время его откладывали), а пока не надумаем, говорила Эдит, пусть будет комната для гостей, а чтобы там толком ничего не менять, они могут спать на раскладном диване, вот таком (тут она развернула глянцевую рекламу: «Мечтаете о лишней комнате? Получите ее по цене дивана… Раскладной диван — в помощь хозяйке и гостям…»).

Такой и привезли нам в следующие выходные. «Вот этот», — Эдит ткнула пальцем в объявление. Модель называлась «Дромадер». Но прежде чем Эдит сумела объяснить мне, почему заказала диван в оборочках и расцветке «абиссинское хаки», я возмутился. Я не желал, чтобы ее родители ночевали в моем кабинете, рылись в моих бумагах, и воспротивился так демонстративно, что Эдит пересмотрела свое предложение: новый раскладной диван мы поставим внизу, в гостиной, вместо старого, нераскладного, привезенного нами из Бронкса, сами поспим в кабинете, а родителей положим в нашей спальне (Эдит звала ее «хозяйской спальней», туалет на первом этаже — «дамской комнатой», боковое крыльцо — «верандой», дворик — «лужайкой»); таково ее решение, и оно окончательно.

В тот день, когда нам привезли мерзопакостный диван-кровать и забрали старенькую софу с гнутыми ножками — молодоженами мы так часто на ней миловались, — Эдит навела марафет на кухне, пропылесосила столовую, а потом, словно желая приберечь первые посиделки на верблюжьем диване для более спокойного вечера (или для тех, кто этого достоин), принялась листать альбом с поломанным корешком, куда записывала рецепты моей матери, и объявила, что приготовит грудинку. Такой уж Эдит человек, нипочем не нарушит договор, условия которого не удосужилась определить. Торговалась она расчетливо; пожалуй, угроза неприкосновенности моего кабинета была только началом, способом добиться своего: купить в гостиную новую мебель и разместить своих родителей на нашей кровати.

В дверь постучали и, не успел я спуститься по лестнице, как вошел Уолтер с двумя чемоданами — два чемодана на одну ночь! — а Сабина окутала меня шалями и ореолом духов с ароматом