Но вдруг замерла. Ее опередила музыка. Музыка вошла в нее, набухла, как член, изливаясь красным семенем. То была волшебная картинка: мы, три замороженных зверя, застывших в различных позах, и маленький хрипатый патефон.

Пластинка доиграла, и сеструха завела ее снова. Такая уж была мелодия. Просто слушал бы и слушал без конца.

.

Тем же вечером мы с Ниилой отправились на велосипедах к Турнеэльвен. Мы въехали на мост, поднятый высоко над водой, стали кружиться по узкой бетонной площадке далеко от берега.

Река была все еще скована льдом. Но теплый день растопил лесные снега, тонкими кровяными струйками побежали ручьи, проникли в громадную ледяную домовину, соками напоили тело узника. Набрякли жилы, с новой силой забилось оттаявшее сердце.

И вот, придавленная метровой толщей льда, с глубоким вздохом река расправляет свою застоялую грудь, точно тяжелоатлет вбирает воздух в легкие и в кровь, раскорячивается, растет и медленно, вершок за вершком, начинает выталкивать свой тяжкий груз. Идет борьба, незримая, сокрытая от глаз, как во сне; покров вдруг выгибается дугой, а юный узник все растет, заполняя котел своим телом, мышцами.

Еще полвершка.

Это заметно, хотя и не видно. По воздуху, по сдавленной атмосфере, по дрожанию вершины Юпукки в мареве света, по вороньей тени, которая ни с того, ни с сего резко берет вспять, а может - по дрожи перил, бетона, по бурливым вскрикам воды.

Вдох. Талый снег. В воздухе почему-то опять кувыркнулась ворона.

И вот свершилось. Два отрывистых щелчка. Ледяное поле звонко лопается, в белом покрове чернеет разлом. Гром, новые трещины, будто топор залихватски стукает по ледяному телу. Вскидываются и крошатся льдины. Все приходит в волнение, движется. Весь этот необозримый беломраморный пол.

В один миг река поднимается на восемьдесят сантиметров. Тонут берега, черные водяные лапы рвутся наружу. Мощные мегатонные глыбы трещат, напирают друг на друга в адской толчее. Вздымаются, как мокрые блестящие киты, и, фыркнув, уходят в глубину. Налезают друг на друга словно материки, хрустят, урчат, воют. Стукаются лбами о мост, с заливистым звоном крошатся на миллионы сосулек. Нигде и никогда более не услышишь такого нагромождения звуков: все трещит и гремит, хрустит, бурлит, шипит, звенит, бухает, наполняя пространство музыкой. И ты стоишь внутри этой музыки.

Вскоре подоспели первые зеваки. Оставляют на берегу машины, велосипеды, спешат присоединиться к нам, выстраиваются вдоль перил - старики и старухи, мужики и бабы, девки, детишки, которых крепко держат на руках. Родственники и родственницы, соседи и соседки, приятели и даже местные нелюдимы - все собираются здесь, словно река обежала округу, сзывая народ, словно все они разом откликнулись.

Стоят и глазеют. Что тут еще скажешь? Дивятся и слушают, как дрожит под ногами чуткий бетон. Вот безбрежным потоком побежали льдины, не видать им конца и края, беспрестанно бьются, ломаются. Наконец, двинулся сам мост - снялся с насиженного места и царственным ледоколом пошел напролом вверх по реке, и ты стоишь на его носу, а он с остервенелым упрямством рвет ледяные торосы в начале своего долгого и тернистого пути.

– Рок-н-ролл мью-ууузик! - кричу я Нииле.

Он понимает.

.

Коль вам открылась сила музыки, возврата уж нет. Это как первый раз подрочить. Вы уже не сможете жить без этого. Будто откупорили крышку, и мощная пенистая струя сорвала ваш кулак, точно дверь с петель - осталась одна зияющая дыра. Вспомните фильмы про подводников: глубинная бомба попадает в лодку, закопченные люди бросаются к водонепроницаемой переборке, пытаются задраить люк, но свирепый водяной столб расшвыривает их как жалкие щепки.

По сравнению с этим плаваньем музыкальная школа в Накке была, все равно что барахтанье на песке.

Что-то типа старой училки начальных классов, которая водит по таблицам костлявыми, перепачканными в мел пальцами, силясь объяснить мальчикам технику мастурбации. А потом, чтобы закрепить материал, садится за педальный орган и исполняет поучительный гимн онаниста.

Ниила зачастил к нам и каждый раз приносил пластинку. Благодаря ей, моя сеструха вдруг стала человеком и разрешила нам слушать пластинку на ее проигрывателе, да и сама тоже подсаживалась и слушала. Мы даже как-то сблизились благодаря музыке, во всяком случае сестра поняла, что не век же я буду ходить в соплях. Порой к ней приходили подружки, обалденные телки из старших классов. Садились на кровать, на подушки на полу, распространяя приятный запах лака для волос и чавкая жвачкой. Под облегающими свитерками топорщились груди. Глаза подведены черной тушью. Они заигрывали со мной, с Ниилой - называли малявками, котятами - и всячески пытались нас смутить. Спрашивали, есть ли у нас девчонки. А целовались ли мы? Показывали, как нужно водить языком; когда я смотрел на это, меня одолевала какая-то неприятная щекотка, почти желание, хотя мы были совсем еще дети и могли только догадываться о смысле отношений с противоположным полом.

Как-то воскресным вечером, когда родители поехали на футбол разыгрывать автомобиль, мы вошли в комнату сеструхи без стука. Телки взвизгнули. На полу стояли бутылки с пивом, цельный ящик. Мы хотели смыться, но сеструха втащила нас обратно и решительно заперла дверь. И сказала, что, если мы вздумаем трепаться, она нас вздует так, что мы зубы проглотим, а потом выдерет волосы, чтобы мы всю жизнь лысыми ходили, а потом красными острыми ногтями выпустит нам кишки и поджарит нас на медленном огне паяльной лампой - той, что папка обжигает лыжи - ну, и много еще чего наобещала в том же духе.

Пытаясь выпутаться, я прикинулся дурачком (тактика обычная для турнедальских мест) и промямлил что-то вроде, - да пейте вы ваш сидр, сколько влезет. Девки покатились со смеху и закричали, что и мы должны выпить, тогда мы тоже станем соучастниками - это единственный способ заткнуть нам глотки. Они открыли бутылку и стали наступать на нас, крашеные волосы щекотали мне лицо, я чувствовал теплое дыхание и запах дезика. Одна из девчонок жестко, до боли, надавила мне на скулы, другая поднесла бутыль, я открыл рот. Девчонки прильнули ко мне, я ощутил их мягкие груди; откинувшись словно грудничок с пустышкой, я сосал и пил, пил и сосал из бутылки, как из острой мамкиной сиськи.

Пиво имело вкус сена. Оно лезло в горло, пенилось и шипело. Я полулежал, глядя в красивые подведенные глаза девицы, синие, как река, девице было не меньше четырнадцати, она с нежностью и умилением смотрела на меня. Я хотел забыться, заснуть у нее на руках, на глазах у меня выступили жгучие слезы. Заметив это, она осторожно убрала бутылку. Я успел всосать полбутылки, а девица вдруг приникла ко мне крашеными губами и поцеловала.

Остальные радостно захлопали. А сеструха вдруг одарила меня ласковым, почти влюбленным взглядом. Голова у меня пошла кругом, я сел, прислонившись к стене. Ниилу заставили опорожнить остаток, и, хотя он долго упирался, в конце концов тоже получил свою порцию аплодисментов. Отфыркиваясь, он расстегнул рубашку и вынул пластинку. Потом плюхнулся рядом со мной, сеструха тем временем завела проигрыватель.