— Ничего, — ответил он. — Пустырь за забором. Я думал, онисчезнет, этот прекрасный звук, когда началось строительство, но он никуда неделся.

Он пересек мостовую, ступил на тротуар. И продолжил путь поВторой авеню. Труди осталась на месте, погруженная в мысли. Я думал, онисчезнет, но он никуда не делся.

— Как такое могло быть? — спросила она и повернулась лицом кХаммаршельд-Плаза-2. «Черной башне». Теперь, когда она сосредоточилась нагудении, оно только усилилось. И стало еще сладостней. Она слышала не одинголос — много. Будто пел целый хор. А потом оно пропало. Исчезло так жевнезапно, как появилась черная женщина.

«Нет, все не так, — подумала Труди. — Я просто потеряласпособность слышать его, ничего больше. Если я простою здесь достаточно долго,готова спорить, оно вернется. Господи, бред какой-то. Я рехнулась».

Она в это верила? По правде говоря, нет. Как-то сразу мирдля нее истончился, от его реальности осталось совсем ничего, в значительноймере она превратилась в эфемерность. Но никогда в жизни она не ощущала себяболее практичной, более здравомыслящей. А еще она чувствовала слабость вколенях, жжение в животе и понимала, что вот-вот может грохнуться в обморок.

4

На другой стороне Второй авеню находился маленький скверик.Его украшал фонтан и скульптура черепахи, панцирь которой влажно блестел отбрызг. Фонтаны и скульптуры Труди совершенно не волновали, но в скверике онаувидела скамью.

Когда опять загорелась белая табличка «ИДИТЕ», Трудипоплелась через Вторую авеню, прямо-таки восьмидесятитрехлетняя старуха, а нетридцативосьмилетняя женщина в расцвете сил, добралась до скамьи, села. Началамедленно, глубоко вдыхать и где-то минуты через три ее самочувствие определенноулучшилось.

Рядом со скамьей стояла урна с надписью печатными буквами«ДЕРЖИТЕ МУСОР В ПОЛОЖЕННОМ ЕМУ МЕСТЕ». Ниже кто-то напылил из баллончикарозовой краской: «ЧЕРЕПАХА огромна, панцирь горой». Труди, конечно, обратилавнимание на черепаху, но размерами последняя не поражала; скульптура быласкромненькой. Обратила она внимание и на кое-что еще: экземпляр «Нью-Йорктаймс», скрученный так, как она всегда скручивала свой, если не хотела сразувыбрасывать и имела при себе пакет, в который могла положить. Разумеется,вечером как этого, так и любого другого дня, по Манхэттену могли валяться какминимум миллион экземпляров «Нью-Йорк таймс», но этот покупала она. Труди зналаоб этом до того, как выудила его из мусорной урны, и сразу же нашладоказательство своей правоты: практически решенный кроссворд, она заполняла егоза ленчем, записывая буквы в пустые клеточки любимыми ею лиловыми чернилами.

Она вернула газету в урну и через Вторую авеню посмотрела нато место, где изменилось ее представление о мироустройстве. Возможно, навсегда.

Взяла мои туфли. Пересекла Вторую авеню, присела у черепахи,надела их. Оставила при себе мой холщовый пакет и выбросила «Таймс». Зачем ейпонадобился пакет? У нее не было своей обувки, чтобы положить в него.

Труди подумала, что может ответить на этот вопрос. Женщинаположила в пакет свои тарелки. Коп, если б заметил острую кромку, мог быполюбопытствовать, а для чего нужны тарелки, о которые можно порезаться,схватившись не там, где следует.

Ладно, но куда она пошла потом?

Совсем недалеко, на углу Первой авеню и Сорок шестой улицынаходился отель, который когда-то назывался «ООН Плаза». Труди не знала, как онназывался теперь, да ее это не волновало. Не хотела она идти туда и спрашивать,не появлялась ли здесь несколько часов тому назад черная женщина в джинсах изапачканной белой рубашке. Интуиция подсказывала, что ее версия призракаДжейкоба Марли именно туда и направилась, но как раз в данном случае следоватьинтуиции и не хотелось. Лучше забыть об этом. Туфлей в городе хватало, а вотрассудок, рассудок у человека…

Лучше поехать домой, принять душ, и просто… забыть об этом.Да только…

— Что-то не так, — вырвалось у нее, и мужчина, проходящиймимо скверика, посмотрел на нее. Она ответила воинственным взглядом. — Что-тоочень даже не так. Что-то…

На ум пришло слово наклоняется, но она не решилась егопроизнести. Словно боялась, что слово это, произнесенное, разом превратится вдругое: опрокидывается.

Для Труди Дамаскус это лето стало летом кошмарных снов. Внекоторых она видела женщину, которая сначала появилась перед ней, а потомотрастила ноги. Это были ужасные сны, но не самые жуткие. В последних онаоказывалась в кромешной тьме, звенят какие-то рвущие барабанные перепонки идушу колокольца, она чувствовала, как что-то наклоняется и наклоняется к точке,пройдя которую остановить падение и вернуться в вертикальное положение невозможно.

КУПЛЕТ:

Commala — come — key

Can ya tell what ya see?

Is it ghosts or just the mirror

that makes you want to flee?

ОТВЕТСТВИЕ:

Commala — come — three!

I beg ya, tell me!

Is it ghost or just darker self

that makes ya want to flee?

1

Память Сюзанны стала пугающе отрывочной, не заслуживающейдоверия, ненадежной, похожей на коробку передач старого автомобиля, нашестернях которой посшибало половину зубцов. Она помнила бой с Волками, и Миа,которая терпеливо ждала, пока он продолжался…

Нет, не так. Несправедливо. Миа не просто ждала. Онаподбадривала Сюзанну (и остальных), всем своим сердцем воительницы была с ними.Сдерживала схватки, пока суррогатная мать ее малого метала отнимающие жизньтарелки. Да только Волки на поверку оказались роботами, так что нельзя сказать,что тарелки…

Нет. Нет, можно. Потому что они были не просто роботами,больше, чем роботами, и мы их убивали. Сражались за правое дело и убивали.

Но произошло это не здесь, не в этом мире, и чего об этомговорить, раз все закончилось. А как только закончилось, она почувствовала, каксхватки вернулись, не просто вернулись — усилились. И она похоже, родила быпрямо на обочине той чертовой дороги, если б не собрала волю в кулак. И там онбы и умер, потому что был голодный, малой Миа был голодный и…

«Ты должна мне помочь!» Миа. Нет никакой возможности неотреагировать на этот крик. И даже чувствуя, как Миа оттирает ее (так Роландоднажды оттер Детту Уокер), она не могла не откликнуться на этот отчаянныйматеринский крик. Частично, предположила Сюзанна, потому что они делили еетело, и тело поспешило на помощь младенцу. Вероятно, по-другому и быть немогло. Так что она пришла на помощь. Сделала то, что сама Миа делать более немогла: еще на какое-то время задержала схватки. Хотя все это, слишком долгаязадержка родов, грозило немалой опасностью для малого (забавно, как это словонезаметно прокралось в ее сознание, стало ее словом, не только Миа).Онавспомнила историю, которую рассказала одна девушка во время ночных посиделок вобщежитии Колумбийского университета: они сидели кружком, пять или шестьстуденток, в пижамах, курили и передавали по кругу бутылку «Уилд айриш роуз»,абсолютно запрещенного, а потому вдвойне более сладкого ликера. Историю о девушкеих возраста, отправившуюся в долгую автомобильную поездку, о девушке, слишкомстеснительной, чтобы сказать своим друзьям, что ей давно пора справить малуюнужду. Согласно истории, кончилось все тем, что у девушки лопнул мочевой пузырьи она умерла. Таким историям обычно веришь, хотя и думаешь, что они — чушьсобачья. Вот и насчет малого… младенца…