с простым слугой, с меченосцем. Вот, мол, какое дело случилось из-за того, что девушку поселили отдельно от семьи. Может, запереть ее в кладовой? Ну, погодите! Вы хотели позлить меня, я вам этого не прощу. – В бешенстве мачеха придумывала всевозможные планы мести. – Вот что я сделаю! Посажу Отикубо под замок, любовник понемногу забудет ее и отступится. На счастье, в доме живет мой дядя, тэнъя́ку-но сукэ́[28]. Он беден, и ему перевалило за шестой десяток, но он охотник до молоденьких. Отдам ему Отикубо, пусть потешит себя вволю».

А между тем Отикубо и Митиёри, ничего не подозревая, вели между собой любовные речи. С первыми лучами зари юноша ушел.

Проводив его, Отикубо сейчас же села за шитье, торопясь закончить то, что не успела сделать вечером.

Проснувшись, Китаноката первым делом подумала: «Если шитье не кончено, изругаю девчонку так, что ее кровавый пот прошибет!» – и послала к ней служанку с приказом:

– Сейчас же пришли работу. Она должна быть готова.

К ее удивлению, служанка вернулась с готовой работой. Все наряды были отлично сшиты и изящно сложены. Мачеха почувствовала, что не достигла своей цели. Как ей ни было досадно, но на этот раз пришлось оставить Отикубо в покое.

От Митиёри прибыло письмо:

«Чем кончилось дело с одеждой, которую вы шили вчера вечером? Удалось ли взбесить вашу мачеху? Мне не терпится услышать все подробности. Я забыл у вас свою флейту, передайте ее моему посланцу. Сегодня я должен играть на ней в императорском дворце».

И в самом деле, возле изголовья лежала забытая им флейта, пропитанная чудесным ароматом. Отикубо завернула ее в кусок ткани и отдала посланцу вместе с письмом. Вот что говорилось в нем:

«Нарочно сердить матушку непростительно. Что, если люди это услышат! Прошу вас, не говорите так! Матушка с утра приятно улыбается. Возвращаю вам вашу флейту. Так, значит, вы легко забываете даже то, что любите больше всего на свете! Ах, скажешь невольно:

Лейтесь, лейтесь, о слезы!

Непрочен союз с тобой.

На этой бамбуковой флейте

Любил ты играть каждый вечер

И – позабыл ее!»

Прочитав это письмо, Митиёри почувствовал глубокую жалость к Отикубо и поспешил написать в ответ:

Ужели непостоянным

Ты считаешь меня?

На этой бамбуковой флейте

Играть я хотел бы вечно

Песню моей любви.

В это самое утро, как раз тогда, когда Митиёри прощался с возлюбленной, Китаноката явилась к своему мужу с жалобой:

– Я давно уже подозревала неладное. Твоя дочь Отикубо осрамила нас на весь свет своим позорным поведением. Будь бы еще она нам чужая, дело можно было бы кое-как уладить без шума, а тут об этом нечего и думать.

Тюнагон изумился:

– Что такое?

– Я до сих пор слышала от других и сама думала, что один из слуг нашего зятя куродо, меченосец Корэнари, с недавних пор стал мужем Акоги, но вдруг он изменил ей ради Отикубо. Меченосец – парень глуповатый, засунул ее любовное письмо к себе за пазуху, да и выронил его перед нашим зятем куродо. А зять наш приметлив на разные мелочи, поднял письмо и начал допрашивать Корэнари: «От кого это письмо?» Тот не утаил: «Вот, мол, от кого…» Куродо сказал мне по этому поводу много язвительных слов: «Нечего сказать, прекрасный зять вошел в нашу семью! Есть чем гордиться! Позор какой, нельзя будет людям на глаза показаться». И сурово потребовал: «Гоните эту девицу вон из дома».

Тюнагон щелкнул пальцами с силой, неожиданной для такого старика.

– На какое гнусное дело она решилась, негодница! Живет в моем доме, все знают, что моя дочь, а кого она взяла себе в любовники? Простого меченосца! Хоть он и шестого ранга[29], а не имеет даже звания куродо. Таким и в императорский дворец нет доступа. Лет ему от силы двадцать, и собой он не слишком хорош: можно сказать, коротышка, от пола вершок. Связаться с таким ничтожеством! А я-то думал: сделаю вид, будто ничего не знаю, и тайком выдам ее замуж за какого-нибудь провинциального чиновника…

– Досадное получилось дело, – вздохнула Китаноката. – Надо поскорее, пока никто еще ничего не знает, запереть ее в какой-нибудь кладовой и хорошенько сторожить. Она ведь так влюблена в этого Корэнари, что непременно будет потихоньку с ним встречаться. А пройдет время, и можно будет что-нибудь придумать.

– Отличная мысль. Немедленно вытащить ее из дома и запереть в северной кладовой! И не давать еды! Заморить голодной смертью!

Тюнагон уже потерял от старости разум, не был способен здраво судить о вещах и потому отдал такой бесчеловечный приказ. Китаноката в душе очень обрадовалась, подобрала повыше подол платья, отправилась в комнату Отикубо и, тяжело опустившись на циновку, начала:

– Ты совершила позорный проступок. Отец твой в страшном гневе на тебя за то, что ты запятнала своим бесчестьем добрую славу других его дочерей. Он велел выгнать тебя из твоей комнаты и запереть в кладовой. «Я сам ее буду сторожить», – сказал он и поручил мне немедленно гнать тебя отсюда. Ну же, ступай вон немедленно!

Пораженная неожиданностью, Отикубо могла только горько плакать. Что услышал о ней ее отец? Что сказали ему? При этой мысли ей казалось, что она расстается с жизнью.

Акоги в смятении вбежала в комнату:

– Что вы говорите? Как? Ведь за ней нет ни малейшей провинности!

– А-а, не мешай, когда подул попутный ветер! Отикубо все от меня скрыла, да муж мой услышал от чужих людей. Твоя госпожа, не задумываясь, творит беззаконие, а ты ставишь ее выше моей драгоценной, обожаемой дочери Саннокими! Отикубо выгнали, и в твоих услугах тоже не нуждаемся. Чтобы больше твоей ноги не было в нашем доме! Ну же, ступай вон, Отикубо! Слушайся приказания отца!

И, схватив падчерицу за ворот платья, Госпожа из северных покоев вытолкала ее из дому.

Акоги зарыдала в голос. От сильного потрясения Отикубо, видимо, перестала сознавать, что с ней происходит.

Мачеха пинками расшвыряла все ее вещи по полу и, схватив Отикубо за рукав, словно какую-нибудь беглянку, погнала ее перед собой.

Отикубо была одета в ненакрахмаленное платье светло-пурпурного цвета, – то самое старое платье, которое ей когда-то подарила мачеха. Поверх этого платья на ней было два хитоэ, одно простое белое, а другое узорчатое, с плеч Митиёри.

Черные волосы, за которыми она последнее время стала бережно ухаживать, зыблясь волнами, красиво сбегали по ее плечам