крепче. Я попытаюсь доставить моей госпоже ваше письмо и получить ответ».

Она послала письмо также и меченосцу, в котором сообщала о многих печальных и тревожных событиях.

Во второй части будет самым подробным образом рассказано о том, что случилось дальше с нашими героями.

Часть вторая

Акоги бродила вокруг кладовой с письмом Митиёри в руке, размышляя, как бы передать его своей госпоже, но дверь была по-прежнему заперта.

«Какая досада!» – думала она.

Митиёри с меченосцем тоже тщетно ломали себе голову, придумывая разные хитроумные способы похищения Отикубо.

«Ведь она из-за меня терпит такие муки!» Эта мысль заставляла Митиёри испытывать еще большую жалость к Отикубо. Он только и думал, только и говорил о том, как поскорее освободить любимую, а после так жестоко отомстить мачехе, чтобы она вовек не забыла!

Митиёри обладал от природы мстительным характером, не умел прощать обид.

Между тем Сёнагон, беседовавшая накануне с Отикубо, принесла ей любовное послание от «господина Катано». Услышав, что девушку бросили в кладовую и заперли, она прониклась к ней жалостью.

«Ах, бедная! Как она теперь? Что с нею? До чего же люди бессердечны!» – так говорили между собой, горько плача, Сёнагон и Акоги.

День смеркался, а между тем Акоги еще не нашла случая передать Отикубо письмо от ее возлюбленного.

Случилось так, что мачеха приказала женщинам, прислуживавшим в доме, поспешно изготовить мешочек для флейты своего зятя куродо и думала, что он давно уже готов, но таких искусниц не нашлось. Ни одна женщина даже не притронулась к работе.

Китаноката наконец отперла дверь, вошла в кладовую и приказала Отикубо:

– Вот возьми, сшей это, да побыстрее!

– Не могу, я еле жива, – ответила Отикубо, не поднимая головы.

– А если ты сейчас же не выполнишь этой работы, брошу тебя в погреб. Я оставила тебя в живых только для того, чтобы ты могла шить для меня, когда прикажу, – пригрозила Китаноката.

Отикубо испугалась, что мачеха и в самом деле способна выполнить свою угрозу, и, как ей ни было плохо, все же с трудом поднялась с пола и принялась за шитье.

Акоги сразу заметила, что дверь кладовой открыта. Она кликнула Сабуро и стала его просить:

– Молодой господин, вы всегда были ко мне так добры, так охотно со мной разговаривали, исполните же мою просьбу. Передайте это письмо сестрице Отикубо, только смотрите, чтобы ваша матушка не увидела.

– Хм, ладно! – ответил, не долго думая, мальчик и побежал в кладовую. Усевшись возле сестры, он сделал вид, что рассматривает флейту, а сам потихоньку сунул письмо в складки ее платья.

Отикубо не терпелось узнать, что пишет ей Митиёри, но раньше надо было дошить мешочек. Как только Китаноката отправилась показать его зятю, Отикубо торопливо пробежала глазами послание Митиёри. Не было границ ее радости! Но как написать ответ, не имея ни кисти, ни туши? Под рукой у нее была только игла для шитья.

Отикубо нацарапала иглой на клочке бумаги:

«В сердце глубоко

Я схоронила любовь мою.

Так и умру я,

Как исчезает роса поутру,

Тайну мою не открыв тебе.

Вот о чем я сейчас все время думаю!»

Вскоре вернулась мачеха и сказала:

– Этот мешочек для флейты сшит очень хорошо, как раз по мерке. Однако отец твой сердится, зачем я отперла дверь, – и, плотно закрыв дверь, хотела было запереть ее на замок, но Отикубо взмолилась:

– Пожалуйста, велите Акоги принести ларчик для гребней из моей комнаты.

Мачеха позвала Акоги и сказала ей:

– Отикубо просит принести из ее комнаты ларчик.

Акоги принесла ларчик. Когда она подала его Отикубо, та сунула ей в руку письмо. Акоги ловко его спрятала. Посылая эту весточку Митиёри, она приписала внизу от себя:

«Письмо написано второпях, пока дверь держали открытой, чтобы дать возможность моей госпоже сшить мешочек для флейты».

Эти строки только еще сильнее опечалили юношу.

Настал вечер. Старый дядюшка, тэнъяку-но сукэ, полный любовного томления, не мог дождаться счастливой минуты. Он пришел к Акоги и сказал, противно ухмыляясь:

– Ну, Акоги, с этой минуты прошу любить и жаловать меня, старика.

Акоги стало не по себе от его слов, она почуяла недоброе.

– Это как прикажете понимать? – спросила она.

– Госпожа наша отдала Отикубо в полную мою власть. А ты ведь, кажется, любимая прислужница этой девушки.

Акоги пришла в ужас, слезы подступили у нее к глазам, но она справилась с собой и сделала вид, что очень рада.

– Ах, вот оно что! Барышне моей скучно сидеть взаперти одной-одинешеньке. Вдвоем оно будет веселее. А господин ее отец дал свое согласие? Или это воля одной только госпожи? – спросила она.

– Да, господин тоже соблаговолил дать свое согласие. А о госпоже, его супруге, и говорить нечего…

Старик был наверху блаженства.

«Что делать? – думала Акоги. – Отикубо грозит новая беда. Надо сейчас же известить молодого господина…»

– Когда же состоится счастливое событие? – спросила она старика, стараясь скрыть свою тревогу.

– Сегодня вечером, – ответил тот.

– Как сегодня?.. Сегодня как раз госпожа Отикубо соблюдает день поста и воздержания. Даст ли она свое согласие?

– Но ведь у нее есть возлюбленный. Откладывать опасно. Чем скорей состоится наша свадьба, тем лучше. – И с этими словами старик ушел.

Невозможно описать, как встревожилась Акоги.

Воспользовавшись тем, что Китаноката подавала ужин тюнагону, она потихоньку подкралась к двери кладовой и постучала.

– Кто там? – послышался голос изнутри.

– Вам грозит новая беда, – стала рассказывать Акоги. – Будьте настороже. Я уже успела сказать, что сегодня у вас день поста и воздержания… Ах, какое несчастье! Что делать? – Но тут послышались чьи-то шаги, и ей пришлось спасаться бегством.

Сердце Отикубо разрывалось от горя. Нет больше выхода! Все прошлые беды казались ей теперь ничтожными. Но бежать некуда, негде спрятаться. Остается только одно – умереть. Тут же на месте умереть. Ах, как болит грудь! Сжимая ее руками, Отикубо громко зарыдала.

Наступил вечер. Когда зажгли огни, тюнагон по своей всегдашней привычке рано лег спать. Китаноката, согласно своему уговору с тэнъяку-но сукэ, отперла дверь в кладовую и, войдя туда, увидела, что Отикубо захлебывается от слез, лежа ничком на полу.

– Что с тобой? Отчего ты так стонешь? – спросила мачеха.

– Грудь болит… Как ножом режет, – еле слышно прошептала Отикубо.

– Ах, бедняжка… Может быть, ты съела что-нибудь плохое. Пусть тебя осмотрит тэнъяку-но сукэ. Он ведь врач.

Отикубо поняла подлый замысел мачехи.

– Нет, что вы, зачем? Обыкновенная простуда… Мне не нужен врач, – поспешила она ответить.

– Но