У пляжа в квартале от пансиона стояла скамейка, и мы сели – ты слева от меня, обезьяна справа. После увиденного на променаде я решил, что, по пирсолльским меркам, наша шведская семейка – на низшей ступени аномального. От берега в туман плыли четыре лодки – по-моему, ни минуты не было, когда лодки не плавали бы туда или обратно. Хор шелестящих пальмовых листьев и волн звучал, будто щетки по цимбалам, а когда ветер стихал, мы слышали выкрутасы музыки чертова колеса. Твои тенниски отрастили песчаные шпоры, и ты наклонилась их смахнуть. Обезьяна сползла на меня, мягкой, вялой головой ткнувшись мне в плечо. Ты осмотрела кончики пальцев – не осталось ли колючек – и притулилась ко мне. Вы с обезьяной сидели в одинаковых позах – мне стало странно, я обнял тебя за плечи, а ее оттолкнул. Она кувырнулась со скамейки и плюхнулась носом в траву.

– Ой, – сказала ты. – Ты ее не любишь.

Я уловил в воздухе какой-то цветочный запах, приторный, будто среди ночи расцвел эхиноцереус, – и, словно этот аромат включил память, мы заговорили о прошлом, о славных днях и ночах в Нью-Йорке, Мэдисоне, во всех наших святых местах.

– Я понял, что люблю тебя, – говорил я, – в ту ночь в Мэдисоне, когда мы толпой возвращались после ужина, я пошутил… я тебя дразнил, что ты высокая, и ты меня хлопнула по руке. Нежно так. Но это было как сатори. Секунду назад я на тебя смотрел и видел красивую женщину, которая мне нравится. Но никаких особых эмоций – то есть я их не осознавал. А ты меня ударила, и я как бы завис на твоей улыбке. Ты так улыбалась. Застенчиво. Смущенно. Но довольно… будто тебе нравилось со мной заигрывать. Я вернулся к себе и думал про твою улыбку… про многое. Когда лег в постель – все, меня унесло.

– Я наверняка уже была там.

– Была одна девчонка в четвертом классе, она меня тоже колотила. Джуди Бехтол. Пожалуй, она ко мне тоже была неравнодушна.

Ты сжала кулак, приставила к моей челюсти и сказала:

– У меня подход гораздо изощреннее, чем у Джуди Бехтол. – Ты придвинулась ближе, моя рука соскользнула тебе на талию. – Я трудилась. Ужины планировала, случайные встречи. Ну а что делать – ты такой был тормоз.

– О да. Признаю.

– Даже когда я сказала, что просверлю дырку у тебя в стене и заползу, ты…

– Мы, помнится, сидели в вестибюле, и там еще какие-то люди с конференции были…

– Это не оправдание! Что, как ты думаешь, я имела в виду?

– Мы все несколько дней не высыпались, и я сначала решил, что мне послышалось или ты заговариваешься. Это ничего не объясняло, поэтому я сделал вывод, что ты ума лишилась.

Мы обсудили, как бы все повернулось, ответь я тебе в тот вечер. Разговор уже нагонял тоску. Мы могли вспоминать, говорить о банальностях, о вещах глубоко эмоциональных, но средний разговорный план, доступный большинству близких людей, для нас недосягаем, ибо невозможны узы подлинной дружбы и простоты. Я воображал эту дружбу и эту простоту. Я почти ощущал атмосферу, которую эта свобода породит, – наверное, ты что-то похожее имела в виду, говоря, что сдерживаешься.

По улице просквозили дети на велосипедах; минуя нас, заорали. Может, гадость какую-то, я не разобрал. Неподалеку сходила с ума запертая собака; чуть ближе распахнутая дверь изрыгнула поток телевизионного гама.

– Что скажешь, не бросить ли нам все и не умотать ли в Бразилию? – Я сжал твое плечо. – Дневным рейсом из Майами.

– Ладно, – подыграла ты.

– Баия… дневной рейс в Баию.

Ты склонила голову набок, задумалась.

– Хочу красивую квартиру. В доме с черепичной крышей и раскрашенными решетками на балконах.

– Старый колониальный квартал. Ну ясное дело.

– И орхидеи в кованых завитушках.

– У нас будет Мир Эпифитов. Повсюду орхидеи.

– По вечерам будем бродить по берегу и слушать музыку, – сказала ты. – Ты говорил, там ансамбли… которые всю ночь на пляже играют. И розовая церковь – хочу увидеть. А днем… – Ты подергала шов у меня на штанине. – Наверное, надо бы поработать, раз мы задержимся.

– У меня книга.

– А у меня пара докладов… – Ты сверкнула улыбкой. – Ну и хватит работы.

Скамейку окатило светом: машина вывернула на улицу и ахнула, проносясь мимо. Очень тихо, музыкальным шепотом, ты сказала:

– Я хочу заняться с тобой любовью.

– Здесь?

– В Байе.

Я не уловил.

– Сказка на ночь… потом в постель.

– Хочешь сказку? Сейчас?

– Не такую, как в письмах, – сказала ты. – Те слишком сложные. Такую, как ты в Нью-Йорке рассказывал.

– Я давно не практиковался.

– Коротенькую!

– Хочешь историю, как мы занимаемся любовью… в Байе?

– Мне кажется, подходящий момент, – сказала ты. Про себя набрасывая картинку, я думал: как странно, что мы, даже вместе, вечно прячемся в фантазиях, в общей нашей иллюзорной жизни. Но секунды этой жизни сплетаются неистово, образуя собственную явь, и сейчас будет так же: греза внутри яви, внутри тумана, что сам по себе – греза внутри яви, и снова, и снова, неисчерпаемость китайских коробочек. Я уже понимал, что в этом наше средоточие, и сознавал: твоя любовь к историям и мое желание их рассказывать – две стороны одного процесса, объединяющего и обессмысливающего наши различия. Здесь, как почти во всем, я жаждал того, что, как ты надеялась, мужчина от тебя пожелает.

– Готова? – спросил я.

– Ага!

– Полдевятого утра. Я уже проснулся и ушел. У меня завтрак с католическим епископом и верховной жрицей кандомбле[32]– я пишу статью о вуду, политике или о чем там мне взбрело в голову написать. Ты после душа входишь в кухню, завернутая в полотенце, с блюда в холодильнике берешь кусок манго. В квартире прохладно, солнце еще не встало, но лучи бьют в кухонное окно. Высокое, с низким подоконником, глядит на полубалкон с коваными перилами, на перилах – лозы, белые цветы. Плитки на полу расцвечены солнцем. Шахматные – синие и желтые. Там ты и стоишь. Откусываешь манго. Сок будто расцветает на языке, солнце – ах, как оно гладит кожу. Ты роняешь полотенце – пусть солнце высушит бусины воды на животе и на ногах. Мысли медом текут в голове. Но ты не очень довольна. Сердишься: мы вечером поругались. Нет, не сердишься. Пожалуй, расстроена. Ты хотела пойти куда-нибудь развлечься. Я не мог – работал.

– У меня идея, можно? – спросила ты.

– Боюсь, что нет. Моя история. – И я продолжал: – Пока ты купаешься в солнечных лучах, я возвращаюсь с завтрака. Жрица меня надула, я выпил кофе с епископом и договорился перенести встречу. Я обломан, но это не конец света. Ты увлеченно сушишь волосы и не слышишь, как открывается дверь. Я вхожу в кухню из темноты коридора, из окна столько солнца – будто твой образ спроецирован светом. Ты в нем лучишься. Прекрасная нагая королева, что стоит на желто-синей шахматной доске. Ты стоишь боком, откусываешь манго. Сок поблескивает у тебя на губах. И твоя грудь, линия бедер и задницы, они расплываются в бело-золотом сиянии…