– Нет, нет… имена? Дела давно минувших лет. Разве можно разводиться только потому, что вам не о чем разговаривать? К моменту, как родилась Сиппи, я устала от этой шутки. И я начала думать о будущем мальчиков и о том, как на нём могут отразиться их имена. Ты не замечал, Руперт, на школьном дворе их не задирают из-за этих имён?

– Не замечал, откровенно говоря, – признался Руперт.

– Что ж, повезло. Я ужасно сожалею, что так сглупила. Ты даже представить себе не можешь, как через десятилетия, годы или даже месяцы, бывает, смотришь на себя прошлую и говоришь сама себе: «Ну и стерва!» Я всегда хотела быть своим детям хорошей матерью, и получилось не лучшее начало. Надеюсь, я хоть потом это восполнила.

– Я в этом не сомневаюсь, – утешил её Руперт. – Очевидно, что Тургид вас любит.

– Дети и должны любить своих матерей, – раздумчиво проговорила миссис Риверс.

– Воистину, – отозвался он, просто чтобы что-нибудь сказать. Обычно он не употреблял слово «воистину», но, беседуя с кем-то взрослым и настолько богатым, он неожиданно для себя сделался выспренным. Он чувствовал, что его обычная речь не соответствует случаю.

Куда бы они ни ехали и что бы ни задумала миссис Риверс, происходящее отдавало безумием, но всё же она ему нравилась. Она была добрая. Несмотря на то, как она отзывалась о мистере Риверсе, от неё веяло уютной, покладистой и полноватой добротой. Она походила на большущего старого бурого медведя, который, сощурившись, разглядывает мир и пытается найти в нём место для каждого.

– А если по-настоящему отвечать на твой вопрос, – продолжила миссис Риверс, – нет, в те вечера, когда я работаю, я никогда не брала с собой в ресторан ни детей, ни кого-то из семьи, ни просто знакомых. Никто об этом не знает, только ты.

И тут, среди кружащего снега и проносящихся мимо грузовиков, миссис Риверс вдруг как будто пришла в голову неожиданная мысль, и она, резко повернув руль, съехала на обочину.

Руперт схватился за центральную консоль обеими руками и в ужасе не отпускал её, пока автомобиль не затормозил юзом на обледенелом асфальте и не остановился в крутом повороте на обочине.

– Ну уж, дорогой, – мягко проговорила миссис Риверс, – можно подумать, ты никогда не ездил на машине.

Она поставила машину на ручной тормоз, но мотор не выключила, а потом повернулась к Руперту и пристально взглянула на него, словно подбирая слова.

– Руперт, – сказала она, наконец, – пожалуй, пора объяснить, почему ты здесь. Я чувствовала себя просто ужасно, когда на Рождество, будучи гостем в моём доме, тебе пришлось пережить сокрушительное поражение и потерю всех чудесных призов, которые ты выиграл за целый день. Я знаю, что тебе казалось, что ты выиграл их совершенно по-честному, и ты в самом деле честно их выиграл, так что проигрыш наверняка стал для тебя неожиданностью. Жуткой неожиданностью. Я очень переживала за тебя, вот правда. Я знаю, что Генри говорит, что нечего переживать. Нет никаких оснований переживать. Мол, единственное, что делает игру захватывающей и интересной – это перспектива страшного разочарования. Без вероятности ужасающего проигрыша успех ничто. Доброта ничто без жестокой реальности. И так далее и тому подобное. Поэтому мы не дозволяем нарушать правила игры и не делаем исключений. Одни выигрывают. Другие проигрывают. Так устроена игра. Кто-то чувствует себя уязвлённым, кто-то полон решимости, кто-то испытывает подъём, кто-то впадает в уныние. Но игра – это игра. Я всё это понимаю. Я даже по большей части со всем этим согласна. И я знаю, что Генри под конец дал тебе дополнительные тридцать секунд, но по большому счёту, что такое тридцать секунд? В общем, я за тебя переживала. Всё же ты к нашим порядкам не приучен. Нам не следовало ожидать, что ты, едва войдя в дом, с полтычка примешь нашу философию. Одним словом, я чувствовала, что тебя прокатили. И поэтому втайне от остальных я решила загладить вину. Я сказала себе, возьму-ка я его к «Дзефферелли». Это всё уладит. И поэтому ты здесь. Это одна из причин.

Она покивала сама себе, переключила сцепление, снова вывернула на шоссе и продолжила путь в направлении Цинциннати.

После этого Руперт немного задремал. Он ничего не мог с собой поделать, поездка затягивалась, а в машине было тепло, и к тому же он не привык так поздно не спать. Проснулся он, когда машина замедлилась. Они были уже не на шоссе, а на съезде в город. Снег прекратился, и Руперту, никогда не бывавшему за пределами Стилвилля, Цинциннати показался сказочно хорош. Он никогда в жизни не видел столько огней. И таких больших зданий. Как же их было много! Несмотря на поздний час, повсюду были люди. Кое-кто из тех, кто прохлаждался на обледенелых тротуарах, не вызывал ни малейшего доверия даже в глазах стилвилльца. Другие выглядели богатыми, успешными и целеустремлёнными. Но куда они все шли в такой поздний час? Что делали они на улице?

Миссис Ривер и Руперт петляли по городским улицам. Руперт смотрел во все глаза, прижавшись носом к стеклу. Он был готов ехать так целую вечность. Мир был куда больше, чем ему представлялось. Конечно же, он знал, что не везде жизнь такая, как в Стилвилле, но оказалось, лишь посреди большого можно почувствовать, насколько мал был прежний мирок и как мало ты знал. Ему сделалось немного не по себе. Он потерял почву под ногами. Все эти люди, выглядевшие так непривычно и жившие совсем чужой жизнью, тоже считали свой мирок реальностью. И их мир, в котором не было места Руперту, действительно был реален.

По необъяснимой причине от этого ему сделалось до чёртиков страшно. Он вдруг почувствовал, что нагляделся и больше не хочет. Ему захотелось домой, к себе под кровать. По счастью, как раз в эту минуту миссис Риверс заехала на подземную стоянку, и Руперт был избавлен от толп людей со множеством чуждых, но истинных жизней и оказался в полумраке и тишине.

– Вот мы и на месте, – бодро заявила миссис Риверс, припарковав машину. – Вперёд!

Она вышла из автомобиля, обошла его кругом и, открыв пассажирскую дверь, подняла Руперта с его кресла, где он сидел, твердя про себя: «Только бы остаться здесь, где тихо и темно». Она снова придирчиво оглядела его.

– Нет, в самом деле, я не могу взять тебя в ресторан в таком виде. Что будем делать? Мы с тобой в патовой ситуации, Руперт. – Она нахмурилась, и её сощуренные глаза сделались ещё уже. Вдруг она просияла: – Знаю! Я тебе подыщу самый маленький китель повара и подгоню его по фигуре. Сомнений нет, люди сочтут твой костюм странным, но я ловко управляюсь с ножницами и булавками, и по крайней мере твоя дырявая одежда будет не на виду. Но нам надо торопиться, я уже и так задерживаю сменщика. А шеф Майклз заводится с полоборота. Говорят, что все шеф-повара очень вспыльчивы. Может, это из-за раскалённых плит. А может, из-за напряжения – ведь столько обедов нужно вовремя подать. А может, те, кто выбирает профессию повара, просто чокнутые. Как бы то ни было, я не могу рисковать, чтобы меня уволили. Только не сегодня. Не в ночь моего плана. Пошли.

Миссис Риверс схватила Руперта и потащила через чёрный вход ресторана прямиком на кухню. В «Дзефферелли» она стала как будто другим человеком. В собственном доме в Стилвилле она была тихой, нервной и заботливой. Здесь же она была решительной и полной энергии. На бегу, с Рупертом на буксире, она успевала помахать рукой, обнять и поприветствовать всех сотрудников. На кухне царил сущий бедлам: на гриле шипела еда, в кастрюлях бурлило, повара у стола что-то кричали. Официанты подбегали к дверям кухни и пришпиливали заказы с воплем: «Почему не готова курица для тринадцатого столика?» Повара метались вдоль стола, крича: «Позади, позади, позади», – и ныряли в холодильную комнату за ингредиентами. Миссис Риверс всё это ни капельки, кажется, не смущало.