Кислота оставила на холсте широкие борозды. Полотно как будто дымилось: серная кислота вступила в реакцию с минеральными пигментами. Вся центральная часть композиции представляла собой мешанину из бурых рельефных пятен с грязными набрызгами, вертикальными натеками, утратами краски.

По Ленинграду начали циркулировать слухи, поскольку скрыть подобную трагедию было невозможно. А в музей приезжали господа из обкома и горкома – как рассказывал потом один из работников Эрмитажа, они приговаривали, как заклинание: «Товарищи, все должно быть хорошо. Товарищи, следы надо удалить полностью и незаметно». Их слова звучали абсурдом. Когда все просохло, оказалось, что пострадали центральные участки картины, утрачено 27 % живописи. Слухи достигли иностранцев – уже 22 июня New York Times напечатала абзац, что с картиной что-то случилось, однако что – непонятно. «Голос Америки» тоже рассказал о событии – как об акте политического протеста. В Эрмитаже была создана государственная комиссия, которая решала, что делать дальше.

Примерно о том же размышляли в КГБ.

Арестованный Майгис сидел молчаливо и смотрел в одну точку. В папку постепенно собирались характеризующие его документы: холост, беспартийный, четыре класса образования. Был призван в армию, после демобилизации работал на лесозаготовках и шахтах. Вернулся в Литву, поселился в Каунасе, работал на бумажной фабрике, воровал с производства, работал кочегаром, потом нигде не работал, потом фарцевал. Как-то пытался покончить с собой. Постоянно жаловался на здоровье. В конце 1970-х литовские врачи уже поставили ему диагноз «депрессивно-параноидальный синдром, возможно, шизофрения». Увлекался игрой на скрипке и коллекционированием монет, открыток и книг, потом все распродал. Последние семь лет не работал. Последние два года не имел постоянной прописки. Жил в кладовке у друга. В Литовской ССР его неплохо знали: он постоянно писал жалобы в прессу и в горсовет, пытался выбить себе пенсию по состоянию здоровья. Нелюдимый, мрачный отшельник – так говорили о нем знакомые. Обыск съемной каморки в Каунасе довершил угнетающее впечатление.

Тело Данаи облепили частички краски, перемешанные с кислотой и водой. Темное масло, стекшее с верхней части картины, превратилось в грубые губчатые наросты на нежном теле царевны. В поры холста проникла грязь. Скальпели реставраторов не могли удалить эти «грибы». Реставраторы «Данаи» – Евгений Герасимов, Александр Рахман, Геннадий Широков, а также Татьяна Алешина, которая обеспечивала научно-методическую часть, – поняли, что им предстоит работа на много лет.

А товарищи из начальственных структур твердили: за год! Чтобы через год она была как новенькая!

В протоколе следователь строчил, что со слов Майгиса записано: «Этот акт не является выражением моего враждебного отношения к советской власти, к советскому государственному и общественному строю». Раньше говорил другое. Еще говорил, что «Даная» – плохая, неприличная, ее надо наказать. Потом еще говорил, что это месть безразличным врачам.

В психиатрической больнице № 5 города Ленинграда Майгису провели экспертизу: интеллект соответствует низкой норме. «Я лично считаю себя человеком здоровым. Никакого сожаления о том, что я уничтожил шедевр мирового значения, я не испытываю. Значит, его плохо охраняли и берегли, если мне это так сравнительно легко удалось сделать», – рассудительно объяснял вандал на допросе.

Следователь по особо важным делам КГБ СССР по Ленинградской области Виктор Егоров, который занимался делом, хорошо запомнил преступника, его тихий, ровный голос без признаков сожаления и раскаяния. «Спокойный, безразличный, с пустыми глазами», – говорила о нем подполковник милиции Рита Кравец. Майгис говорил, что если будет такая возможность, то обязательно повторит что-нибудь подобное. В камере хранения вокзала нашли еще несколько банок с серной кислотой. «Если бы я пронес всю посуду с кислотой, я уничтожил бы несколько картин», – потом говорил он при допросе. Но побоялся, что с большой сумкой его в музей не пустят.

Тут мы остановимся на разнице в подходах по обе стороны железного занавеса. Милосердное европейское правосудие пять раз арестовывало кислотного маньяка Ханса-Йоахима Болманна за 30 лет, осуждало его на короткие сроки в тюрьме, освобождало по апелляционным ходатайствам (поскольку «свобода человека ценнее, чем защита культурных ценностей») и из-за хорошего поведения, старалось максимально избавить от тягостного пребывания в психиатрических клиниках. Всего Ботманн в итоге повредил 56 картин: помимо двух Рембрандтов, это картины Альбрехта Дюрера, Кранаха Старшего, Рубенса, нескольких голландцев XVII века и внезапно Пауля Клее (по дурости в молодости, когда еще не научился в старых мастерах разбираться). Материальный ущерб, нанесенный этим человеком, оценивается в несколько сотен миллионов евро, о культурном даже страшно задумываться.

«Автопортрет» Рембрандта из Вильгельмсхёе до и после нападения

А безжалостная советская система просто раз и навсегда для Майгиса получила справку. Врачи написали: «Майгис Б. А. страдает хроническим заболеванием в форме шизофрении вялотекущей, лишающей его способности отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими. По своему психическому состоянию (текущий шизофренический процесс) и характеру совершенного им общественно опасного деяния Майгис представляет особую угрозу для общества и нуждается в направлении на принудительное лечение в психиатрическую больницу специального типа МВД СССР». Печать поставили фиолетовую. И подписи, разборчивые.

«Даная» в первые дни после нападения

Потом Дзержинский суд – 26 августа, всего два с половиной месяца прошло, борзо работала кровавая гэбня, – вынес вандалу обвинительный приговор. Вина его была признана, и поскольку он имел с собой взрывчатку, суд постановил, что он совершил общественно опасные деяния, предусмотренные ч. 3 ст. 206, ч. 2 ст. 98, ч. 1 ст. 288 УК РСФСР. От уголовной ответственности Майгис был освобожден как невменяемый. И помещен в психиатрическую больницу закрытого (тюремного) типа в городе Черняховск Калининградской области. В здании бывшей прусской тюрьмы. Гуманно, поближе к Прибалтике, чтобы родня навещала, ежели такая имеется.

Об этой Черняховской больнице оставила свидетельство группа американских инспекторов-психиатров, побывавших там в 1989 году. Они беседовали с находившимися там больными – или диссидентами? Один литовец попал сюда как уклонист от армии, вор, алкоголик и наркоман. «Знаете, что такое права человека в империи дьявола? Они обращаются с тобой, как с рабом или кроликом. Здесь вы видите истинное лицо советской империи, они ни перед чем не останавливаются», – говорил он американским врачам. Другой рассказывал, что сидит здесь, потому что хотел получить загранпаспорт. На вопрос, много ли тут самоубийств, доктор пожимал плечами: «Такие попытки предпринимаются два-три раза в год, не всегда успешно».