Шекспир имеет в виду особый взгляд на вещи. Мы уже рассматривали сдвиг восприятия с точки зрения перехода от конкретной ситуации к универсальным темам. В предыдущих строках он описывает восприятие мира, свойственное безумцам и любовникам. Первые одержимы страхом и отвращением, вторые – желанием. И те, и другие занимают конкретное положение, обоим свойственно нечто большее, чем повседневная рутина. Когда сценарист впервые заметил того самого парня в электричке, он захотел, чтобы в мире стало чуть больше вежливости. Вскоре его одолела еще и тревога, что, вмешавшись, можно остаться с разбитым носом. Желание и отвращение. На них строится все в этом мире.

Вернувшись, чтобы дать отпор «типу на стуле», начинающий драматург был одержим желанием поступить правильно. В этой сцене есть герои. Они не зависят от восприятия поэта, которое, как уже было сказано, проявляется в переходе от пассивного противостояния в электричке к позиции отстраненного наблюдателя, в том, чтобы отдалиться от частного и увидеть ситуацию на более глубоком уровне. Сидящий в электричке сценарист не просто наблюдал за парнем – он наблюдал за самим собой.

В возвышенном безумье…

Здесь скрыта насмешка. Сравнив восприятие безумия и любви, мы подходим к тому, что это безумие царит в голове спятившего художника. Впрочем, как уже было сказано, связано оно не столько со взбудораженным состоянием его ума в данный момент времени, сколько с конкретным изменением способностей к наблюдению и трактовке.

Использованное Шекспиром выражение «возвышенное безумье» является отсылкой к философу эпохи Ренессанса Марсилио Фичино, который уделял значительное внимание данному вопросу, в свою очередь ссылаясь на Платона. Речь идет не о каком-то помешательстве (хотя порой приятно позволить персонажу разразиться тирадой), а скорее об игре. Мой сын назвал литературу «глупостью», что, как оказалось, мало чем отличается от классического ее восприятия. Пока физически человек сидит в кабинете где-нибудь в престижном пригороде, разум его ведет сражения на Дальнем Востоке, а может, приближает конец Второй мировой или гуляет по улицам Ливерпуля. В некотором смысле это сумасшествие, но его уравновешивает противоположная характеристика – точность. «Возвышенный» означает «предельно качественный, изящный, нежный, привлекательный, прекрасный, достойный восхищения». Так что в данном случае в дело вступают две силы: безрассудное самозабвение и четкий контроль. Это умение дать себе волю, при этом держа себя в узде. Это головокружительный момент, знакомый всем, кто танцует, и занимается бегом, и катается на лыжах, – когда касаешься острой грани хаоса, хотя максимум риска для писателей – испортить клочок бумаги, а отнюдь не раздробить бедро.

Двойная сила креативности и формы имеет решающее значение для искусства. Первая – эксперимент, свободное падение, волнение, называйте как хотите, в то время как вторая – воплощение контроля, точности и структурированности. Они не противоположны, они дополняют друг друга. Платон называл их действием любви и закона. Также он сравнивал их с крыльями птицы. Так что вашему безумию нет границ, пока ваше творчество способно угнаться за ним. Если же нет, все закончится неловким нарезанием кругов на одном месте – и то если сумеете взлететь.

Проанализируйте какой-нибудь замеченный (или написанный) вами фрагмент, который отчего-то не работает как надо. Возможно, вы обнаружите, что он слишком сложен по своей структуре, а может, в нем недостаточно проявилась ваша творческая жилка. Быть может, вы состряпали этот кусок на скорую руку. А может, он слишком буйный и еще не оформился до конца, может, пока его невозможно выразить в полной мере. Помните о крыльях. Помните о птице. А теперь посмотрите на лучшие произведения и восхититесь.

Блуждает между небом и землей…

Таким образом, пресловутое блуждание становится кратким переходом от частного к универсальному и обратно. В то время как все внимание безумца приковано к собственным демонам, а влюбленный не отрывает глаз от предмета своего восхищения, взор поэта куда более гибок. Может показаться, что мы, раскрыв рот, таращимся в пустоту, но наше восприятие мира позволяет очень быстро перерабатывать информацию. Несмотря на то что мы говорим о процессе, также он представляет собой своего рода двойное видение, благодаря которому нам кажется, что облако похоже на верблюда, но при этом мы понимаем, что это все-таки облако. Мы видим и частное, и универсальное одновременно. Они превращаются друг в друга.

И хотя терминологию Шекспир использует иудео-христианскую, но первоисточником, в котором и заключается суть, являются работы Платона. Во всяком случае, можно предположить, что Тезей (персонаж, который произносит эти строки) воплощает классическое, а не церковное понимание вопроса. Выражаясь языком Платона, небеса – область универсалий, невидимая глазу, но постижимая благодаря интеллекту. С некоторыми из них мы уже поиграли. Нельзя разлить по бутылкам справедливость, смелость или надежду, как и более простые концепции: брезгливость, негодование, ностальгию и то чувство, которое возникает, когда мы что-то спрятали подальше и не можем вспомнить куда, но все же мы их испытываем. Мы знаем, что они из себя представляют.

Неспроста – к слову, выражаясь буквально языком Платона, – главной целью любой постановки является погрузить зрителя в область нематериального. И в определенной степени мы способны на это, причем без всякого риска. С помощью фильмов «Поймай меня, если сможешь», «Афера Стивена Гласса» и «Волк с Уолл-стрит» мы можем радостно бродить по миру ужасных вещей и остаться невредимыми, даже если главный герой в итоге окажется в тюрьме. «Когда Гарри встретил Салли», «Вид на жительство» и «Реальная любовь» позволяют ощутить божественное завершение страстного романа и насладиться этим, даже если на следующий день мы проснемся в одиночестве.

Когда творит воображенье формы неведомых вещей…

Памятуя о том, что шекспироведы готовы пустить кровь из-за интерпретации того или иного отрывка, я полагаю, данная строка описывает процесс, в ходе которого наши размышления на заданную тему проявляются в конкретной форме, воплощаясь в виде места действия, персонажей и сюжета. При этом неведомым остается то, что неподвластно чувственному восприятию, но может получить воплощение благодаря образам. Воображение драматурга проявляется не в исследовании, проповеди, поучительном трактате или психологической статье на тему ревности, но воплощается в агонии отвергнутого героя. Можно сказать, что драматург точнее схватывает само ощущение ревности. Психиатры же попросту находят слова, чтобы описать его, а затем назначить лекарство.

Перо поэта, их воплотив, воздушному «ничто» дает и обиталище, и имя.

Перо поэта – это вы, человек, который сидит за столом, а может, на верхнем этаже автобуса, прогуливается по магазинам, записывает все, на что обращает внимание. Таков механизм создания текстов. Как только вы придумываете персонажа, начинается игра с формой. Так, «Смелость» становится повстанцем с Северо-Шотландского нагорья, а «Верность Семье» трансформируется в главу мафиозного клана, который пытается оградить младшего сына от семейного дела. Мы пишем и тем самым даем имя. Мы называем места и героев. Мы называем мир, где они живут, и их характер. Мы даем имена их друзьям и врагам. Все, что имеет имя и форму, становится частью материального мира. Как только что-то обретает имя и форму, оно начинает подчиняться законам природы. Вы можете придумать самую фантастичную вселенную, но как только она будет создана, появятся законы, по которым она будет существовать. И эти законы будут указывать, как вам рассказывать свою историю.