– Я сказал, что почти пожалел их, господин. Но один из них обмочился прямо мне на башмаки. И тогда я подумал: «Хель вас всех побери!»

Сигурд расхохотался:

– Так-то лучше. Узнаю моего Ворона, сына грома.

Мы замахали руками, показывая Кинетрит и Эгфриту, что им придется подплыть к кораблю. Кинетрит принялась уговаривать монаха. Даже взяла его за руку и потянула к воде. Наконец они оба поплыли, да так легко, что я подумал: «Похоже, Эгфрит не куница, а выдра». Им спустили веревку, за которую они несколько мгновений держались, переводя дыхание, пока мы табанили[12], борясь с течением. Потом их втащили на борт, как рыбу, и дали им покрывала. Увидав на носу «Змея» своего отца, Кинетрит, и без того бледная от холода, побелела как смерть.

– Я хочу говорить с ним, – сказала она, роняя на палубу капли воды с длинных волос.

Эльдред заметил дочь, и глаза его потемнели, будто от удара мечом по лицу. Однако он встал, подняв подбородок, и принужденно улыбнулся. Слуги олдермена остались сидеть, потупив взоры. Каждый из них теперь думал о своей участи. Я обратился к Сигурду, чтобы спросить, можно ли девушке подойти к отцу, но ярл метнул взгляд мне за спину, и я, повернувшись, увидел, что она уже шагает по палубе, бросив мокрое покрывало и на ходу связывая волосы.

– Пригляди-ка за ними, Ворон, чтобы она его не убила, – сказал Сигурд, почесывая заросшую бородою щеку.

И я пошел за Кинетрит.

Я встал за спиной Кинетрит и угрожающе воззрился на Эльдреда, который меня будто бы не видел. Он смотрел лишь на дочь, и глаза его казались такими же понурыми, как его усы.

– Эти черти тебе ничего не сделали? – спросил олдермен, обращаясь к Кинетрит.

Мне захотелось высказать, что я о нем думаю, однако я лишь сжал рукоять меча, висевшего у меня на боку, и прикусил язык.

– Нет, отец. С чего бы им причинять мне вред? Я их не предавала.

Эти слова прозвучали пресно, как ячменный хлеб, и все же они поразили Эльдреда: раскачиваясь от мягких колебаний «Змея», он стиснул резкие челюсти, и на щеках его проступили желваки.

– Почему ты здесь, дочь моя? Среди… – Олдермен бросил взгляд на меня. – Среди язычников? Этот изверг, должно быть, околдовал тебя, иначе ты не потерпела бы его рядом с собою. Он отпрыск нечистого. Разве ты не знаешь, каковы их дикие верования? Их богомерзкие обычаи?

Кинетрит посмотрела на меня, и, клянусь, она как будто подумала, что отец не так уж и не прав. Я скрестил руки на груди и приподнял брови, предлагая ей ответить на последние слова олдермена, но она, снова повернувшись к нему, сказала:

– Ты повинен в смерти моего брата.

– Не забывай, что его взяли язычники. Они схватили вас обоих и увезли из страны Кенфульфа. Никто, кроме них, не виноват в его смерти. Думаешь, я не горевал о Веохстане? О моем сыне? Я всего лишился. Бог нас покинул, Кинетрит. – Эльдред дрожал, и мне оставалось лишь надеяться, что он не заплачет, как маленькая девочка. – Господь отвернулся от нашей семьи. Ты только посмотри на нас, дочь!

– Веохстан тебя любил, – произнесла Кинетрит. Ее голос, глухой от скорби, был словно выжат, как старая тряпка. – Твой сын был лучше тебя.

– Ах, Кинетрит! – ответил Эльдред, склоняясь к ней с вымученной полуусмешкой на устах. – Хоть в этом мы с тобою согласны друг с другом.

Я тронул Кинетрит за локоть.

– Пойдем. Оставь его, пускай тушится в собственном жире.

Две чайки, пронзительно крича, кувыркались над носом «Змея». Одна из них устремилась вниз и скользнула по воде, но взлетела без добычи – лишь с воплем отчаяния. Кинетрит как будто захотела сказать еще что-то, однако промолчала, слегка покачав головой, и возвратилась со мной на корму.

– Сегодня же, до захода солнца, он станет едой для червей, – прорычал Сигурд по-норвежски, когда мы проходили мимо мачты.

– Чем быстрей, тем лучше, господин, – пробормотал я на его языке, наклоняясь, чтобы достать из трюма сухое одеяло для Кинетрит.

Закутавшись, она приблизилась к моему сундуку, села рядом с Пендой и, обхватив руками колени, стала смотреть на море. Я хотел подойти и попытаться отвоевать хоть крупицу того, что мы разделили с нею на рассвете, в песчаной бухте, но понял: чем бы это ни было, оно уже уносилось прочь, гонимое утренним ветром, и его не вернешь, как не вернешь тепло, испаряемое открытой раной. Появившись на корабле, Эльдред словно отравил воду для Кинетрит и меня. Я был бы рад, если б Асгот подошел к олдермену, перерезал ему горло и бросил труп в океан как жертву Одину или любому другому из хозяев Асгарда, с кем он, наш жрец, в ладах.

Я взял у Пенды свое весло, чем обрадовал и викингов, и самого англичанина: он бросился прочь, прежде чем я успел как следует схватиться за рукоять. Она выскользнула и проскочила бы в отверстие, если б я не поймал ее, ударившись о борт коленом. На меня посыпались ругательства, и я смутился, ну а Пенда уселся на палубе, словно ничто его не касалось, достал из-за пояса точильный камень и, поплевав на него, принялся острить свой меч.

Эгфрит отыскал евангелие в трюме англичан. Никто из викингов не хотел касаться христианской книги, и Кнуту пришлось подвести «Змея» вплотную к борту «Фьорд-Элька», чтобы монах смог перелезть через ширстреки. Он долго рылся в сундуках, непрестанно разговаривая не то с самим собою, не то со своим богом, и наконец воскликнул:

– Вот оно! Хвала всемогущему Господу, оно здесь! – Прижав к груди книгу в шелковом мешочке, он неистово вытаращил свои маленькие глазки. – Реликвия снова в безопасности, я нашел ее! Благодарю Тебя, милосердный Боже! Ты вверил священные письмена святого Иеронима Твоему ничтожному рабу! Эй, Ворон! Calix meus inebrians – чаша моя преисполнена![13]

– Я знавал девчонок, которые могли перепить тебя, монах, – ответил я, а он махнул рукой так, словно я был слишком глуп, чтобы что-то смыслить.

Заполучив пленников-англичан, евангелие Иеронима и «Фьорд-Эльк», что шел теперь следом за нами, мы легко и мерно налегали на весла. «Змей» двигался на юг вдоль суши, но не жалась к ней: Сигурд не хотел, чтобы мы натолкнулись на какое-нибудь франкийское судно, охраняющее прибрежные воды, или чтобы рыбаки, вернувшись к своим очагам, сообщили, что видели два корабля-дракона. Нам было велено смотреть, не покажется ли остров, или устье Секваны, или уединенный монастырь, спрятанный в зелени, как спелое яблочко, упавшее в траву: ни один истинный викинг не оставил бы без внимания обитель, утопающую в серебре и охраняемую одними лишь монахами. Если бы первой на нашем пути показалась река, нам следовало развернуться и плыть на восток, ибо земля франков – не место для язычников. Ну а остров был нужен нам, вернее Сигурду, для того, чтобы воздать должное старинному обычаю хольмганга.