Элизабет начала тихонько отступать от мужчин. Герцог Бурбонский полностью игнорировал слова Питера Гарнеша. Он обратился к Элизабет:

– Вы выглядите ужасно, Элизабет! – Лицо его страдальчески скривилось. – Я оказался для вас слишком мягок? Вы хотели такого обращения? Жестокости? Грубости?

Элизабет раздирал гнев, боль и страх – все вместе. Кому она может объяснить все, что с ней произошло? Никто ей не поверит. Конечно, она может сказать герцогу Бурбонскому про убийство коннетабля, но вполне возможно, что и вшестером они не справятся с Питером Гарнешом или что он убежит, а потом начнет мстить ей. И если бы речь шла только о ней. Но есть еще Мэри и маленькая Анна. Все они могут пасть жертвами его мести.

– Вам нечего сказать? – В голосе герцога Бурбонского звучала обида. – Вы так и будете здесь стоять, не говоря ни слова? И вы позволяете, чтобы вас по сути обозвали шлюхой?

Элизабет перевела взгляд с одного рыцаря на другого, чувствуя себя маленьким, беззащитным зверьком, загнанным в ловушку.

Она посмотрела еще раз на герцога Бурбонского. Горло у нее сжалось, ей потребовалось приложить немало усилий, чтобы сдержаться и не показать гнева.

– Вам-то какая разница? Вы никто мне. Понимаете? Никто. И я ничего не должна вам объяснять. Просто оставьте меня в покое.

С этими словами она повернулась к ним спиной и поспешила прочь. Она должна бежать изо всех сил столько, сколько сможет.

Монах-францисканец, отец Мэттью, потряс головой и ущипнул себя, чтобы убедиться, что он не спит. Это невероятно, этого попросту не может быть, не переставал удивляться он, пока Элизабет рассказывала свою длинную повесть. «Нет, просто трудно в такое поверить», – опять подумалось ему. Может быть, он все же не совсем еще проснулся?

С высоты сеновала, где они расположились с Элизабет, был виден навес над конюшней. Лошади беспокоились – их давно пора покормить. Монах с трудом распрямил затекшие от долгого сидения ноги, стараясь не обращать внимания на голодное урчание в своем животе. Ему тоже давно пора было подкрепиться, но он не отрываясь слушал долгий рассказ Элизабет.

Бедное дитя! Он приложит все усилия, чтобы как-то помочь ей. Отец Мэттью с нежностью и состраданием взглянул на Элизабет – рана казалась особенно заметной на бледном личике несчастной девушки. Они смыли запекшуюся кровь, но рана очень глубока, рубец будет заметный. Конечно, надо было зашить рану, пока она еще не затянулась. А теперь вот у нее останется шрам. Бедное благородное дитя! Хорошо, что у него еще, слава богу, остались золотые монеты, которые он получил благодаря ее кольцу, – кошелек, где лежали золотые, приятно похлопывал его по бедру при каждом шаге.

Да, слишком много всего на нее свалилось разом. Он припомнил случаи из своей многолетней службы. Да, бывало всякое – и девочка, что выучилась читать, вопреки воле отца, и парень, укравший кошелек у местного лендлорда, и… да и много еще всякого. Но никогда ему не приходилось иметь дело с таким обилием неприятностей: быть избитой отцом, который пытался торговать ее телом, стать свидетелем предательства и убийства – и это все разом. Согласитесь, такое будет слишком для кого угодно, а Элизабет ведь еще совсем ребенок.

Он знает ее не один год, и всегда она была доброй и отзывчивой на чужие нужды. Сколько в ней доброты и великодушия! А как она заботится о своих близких! Но сейчас Элизабет сама нуждается в помощи, и он должен собраться с мыслями и придумать, как помочь ей. Он помолился про себя господу, глубоко вздохнул и встал, распрямляя затекшее от неудобного сидения тело.

– Первое, что мы должны решить сейчас, дитя мое, это выяснить, не угрожает ли тебе какая-либо непосредственная опасность в нынешний момент. – Отец Мэттью вновь присел, пытаясь поудобнее устроиться на соломе. – Ты не оставила никаких следов, по которым этот англичанин сможет тебя опознать?

Элизабет отрицательно покачала головой. – Нет, думаю, что нет, – она задумалась, припоминая. – Нет, святой отец, мне кажется, что следов, что навели бы Гарнеша на мысль о том, что я присутствовала при убийстве, не должно быть.

– Слава богу! Слава богу, что хоть с этой стороны тебе ничто не грозит!

– Но ведь мы должны кому-то сообщить о смерти коннетабля, – тихо прошептала Элизабет. Она подошла к маленькому чердачному окошку. Какой-то странный запах – как будто из леса тянет дымком костра. – Мы же должны объяснить, что Питер Гарнеш – убийца.

– Дитя мое, пока что я не вижу способа, как это сделать. По крайней мере в настоящее время. – Отец Мэттью на минуту задумался, а потом объяснил: – Гарнеш – опасный человек. Обвинить его ты можешь, но можно считать, что тем самым ты подписываешь самой себе смертный приговор. У него уйма приятелей и приспешников при дворе англичан. Все они поверят его слову, а вовсе не твоему. Он, конечно, заявит, что твои обвинения ложные, и с этого момента ты и твоя семья станете объектом преследования. Если ты не боишься за себя, то подумай, можешь ли ты подвергать такой опасности сестер.

Элизабет в изумлении отвернулась от окна и взглянула на отца Мэттью. На его лице застыло выражение глубокой печали. Элизабет задумалась над его словами и после некоторого размышления вынуждена была с ним согласиться. Кто она такая, в конце концов? Наполовину француженка, внебрачная дочь, не имеет в Лондоне никаких влиятельных связей. Кто ее послушает? Ее слову и в самом деле могут не поверить. И где ей тогда искать защиты? У кого? Она сейчас не может положиться даже на собственного отца!

– Можно хотя бы сообщить об убийстве коннетабля, послав записку и не выдавая себя. Никто не узнает, от кого исходит сообщение.

Отец Мэттью отрицательно покачал головой.

– Ты плохо знаешь королевское правосудие, мое дитя. Убийство коннетабля, без сомнения, припишут какому-нибудь бродяге. И поверь мне, никто, уверяю тебя, никто даже из самых влиятельных лиц при французском дворе не решится сейчас, в тот момент, когда короля Франциска I волнует мир с Англией, обвинять кого-либо из англичан в убийстве французского коннетабля без абсолютно бесспорных доказательств.

Элизабет придвинулась ближе к тому месту, где сидел отец Мэттью.

– Святой отец, но ведь мы не можем позволить невинной душе умереть неотомщенной!

Он подвинулся, давая ей возможность устроиться рядом с ним, и, взяв ее за руку, кивком головы указал в сторону Золотой долины.

– Там, за нашим окном, тысячи богатых мужчин и женщин мирно спят в шатрах из золотой парчи. Но взгляни чуть подальше, и уже за ближайшими холмами ты найдешь миллионы бедняков, еле-еле сводящих концы с концами и живущих впроголодь. И ты сейчас здесь в безопасности как раз потому, что никому из дворян и в голову не может прийти искать тебя на сеновале в бедной деревне.

Брат Мэттью задумчиво опустил глаза и, понизив голос, грустно произнес:

– Элизабет, я должен тебе сказать, что коннетабль, увы, вовсе не был невинным агнцем. К сожалению, совсем напротив. Он был крайне жесток и груб со всеми, кто от него зависел. Высокомерен с нижестоящими по рангу и полностью равнодушен к судьбе простых людей – вот какой он был. Все, что он делал, было выгодно ему самому и его знатным друзьям, но ничуть не улучшало положение французского народа.