— Вероятно, это у вас такая манера шутить? — грозно полюбопытствовал он.

— То есть какая? — спросил Френсик, думая о статье в «Гардиан» насчет Грэма Грина.

— Да письмо же! — заорал Джефри.

— Какое письмо?

— Да от Пипера! Вероятно, это очень смешно, что он поливает грязью собственную книжонку?!

— Что там такое с его книгой? — заорал Френсик в свой черед.

— Как, то есть, «что там такое»? Прекрасно вы знаете, о чем я!

— Понятия не имею! — крикнул Френсик.

— Он тут пишет, что это мерзейшая писанина, которую ему выпало несчастье читать…

— Вот дерьмо, — сказал Френсик, лихорадочно соображая, где же это Пипер раздобыл экземпляр «Девства».

— И про это есть, — сказал Джефри. — Где же там у него? Ага, вот: «Если вы хоть на миг предполагаете, что я готов по коммерческим мотивам проституировать свой пока что неведомый, но, полагаю, отнюдь не ничтожный талант, приняв самую отдаленную, как бы вчуже, ответственность за то, что по моему и всякому нормальному разумению можно определить лишь как порнографические извержения словесных экскрементов…» Вот оно! Я же помнил, что где-то будет про дерьмо. Ну, и что скажете?

Френсик ядовито поглядел на Соню и подумал, что бы ему такое сказать.

— Н-не знаю, — промямлил он, — в самом деле странно. Откуда он взял эту чертову книгу?

— Как, то есть, «откуда он взял»? — возопил Джефри. — Он же ее написал, нет, что ли?

— Видимо, да, — сказал Френсик, соображая, не безопасней ли заявить, что он не знает, кто ее написал, а Пипер — мошенник. Не слишком безопасная, впрочем, позиция.

— Что значит «видимо, да»? Я послал ему верстку собственной его книги и получил в ответ дикое письмо. Можно подумать, что он впервые читает эту гадость. Он у вас сумасшедший или как?

— Да, — согласился Френсик, приняв это предположение как ниспосланное с небес, — да, напряжение последних недель… нервозность и все прочее. Очень, знаете ли, перенапряжен. С ним бывает.

Ярость Джефри Коркадила немного улеглась.

— Не то чтобы я особенно удивился, — признал он. — Если уж кто спит с восьмидесятилетней старухой, он, конечно, должен быть слегка не в себе. Ну, и что мне теперь делать с версткой?

— Пришлите ее мне, я с ним разберусь, — сказал Френсик. — И на будущее: не адресуйтесь вы к Пиперу без меня, ладно? Я, кажется, его понимаю.

— Рад, что хоть кто-то его понимает, — сказал Джефри. — Лично я больше таких писем получать не хочу.

Френсик положил трубку и обернулся к Соне.

— Ну, — закричал он, — ну, я так и знал! Так и знал, что это случится! Слышала, что он сказал? Соня печально кивнула.

— Это наша ошибка, — сказала она. — Нужно было предупредить, чтобы верстку прислали нам.

— Черт с ней, с версткой, — скрипнул зубами Френсик, — ошиблись мы раньше, когда вообще связались с Пипером. Ну что нам дался Пипер? На свете сколько угодно нормальных, небрезгливых, по-хорошему озабоченных деньгами авторов, готовых подписаться под любой дребеденью, а ты подсунула мне своего Пипера.

— Уж поздно разговаривать, — сказала Соня, — ты лучше посмотри, какая от него телеграмма.

Френсик посмотрел и рухнул в кресло.

— «Неизбывно твой Пипер»? В телеграмме? Никогда бы не поверил… Ну, что ж, по крайней мере конец нашим скорбям, хотя один дьявол знает, как мы объясним Джефри, что с Хатчмейером все пошло насмарку…

— Не пошло, — сказала Соня.

— Но Пипер же пишет…

— Плевать, что он пишет. Я его хоть на себе повезу в Штаты. Он получил хорошие деньги, мы запродали его паршивую книжонку, и он обязан ехать. Поздно уже расторгать договоры. Еду в Эксфорт, разберусь на месте.

— Послушайся ты меня, оставь его в покое, — сказал Френсик. — С этим молодым гением… — Но тут зазвонил телефон, и когда через десять минут он дообсудил с мисс Голд новую концовку «Рокового рывка», Сони и в помине не было. — «В аду нет фурии такой»… — пробурчал он и пошел к себе в кабинет.

* * *

Время было послеобеденное, и Пипер прогуливался по набережной, квелый, как запоздалая перелетная птица, которую подвели ее биологические часы. Летом он обычно переселялся в глубь страны, в места подешевле; но уж очень по душе ему был Эксфорт, маленький курорт, сохранявший эдвардианское, слегка чопорное обличье и как бы объединивший Ист-Финчли с Давосом. Он чувствовал, что Томасу Манну понравился бы Эксфорт: ботанические садики, поле для гольфа, пирс и мозаичные туалеты, эстрада и пансионатские домики, обращенные на юг, к Франции. В маленьком парке, отделявшем Гленигльский пансион от набережной, росло даже несколько пальм. Пипер прошел под их сенью, поднялся по ступеням и как раз поспел к чаю.

Но вместо чая в холле ожидала его Соня Футл. Она, не переводя дыхания, примчалась из Лондона, дорогой отработала тактику, а короткая стычка с миссис Окли насчет кофе для приезжих еще укрепила Сонину боеготовность. Ведь Пипер отверг в ее липе не только литературного агента, но и женщину, а в этом смысле с нею шутки были плохи.

— Нет, уж ты меня выслушаешь, — заявила она столь громогласно, что невольными слушателями стали все обитатели пансионата. — Не так все просто, как тебе кажется. Ты взял деньги и теперь…

— Ради бога, — опешил Пипер, — не кричи так. Что люди подумают?

Вопрос был дурацкий. Люди глядели на них во все глаза и явно думали одно и то же, простое и очевидное.

— Подумают, что ты не стоишь женского доверия, — еще громче возгласила Соня, используя момент, — что ты не хозяин своему слову, что ты…

Но Пипер обратился в бегство. Рыдающая Соня не отставала от него ни на ступенях, ни на улице.

— Ты подло обманул меня. Ты воспользовался моей неопытностью, ты внушил мне…

Пипер наобум свернул в парк и там, под пальмами, попробовал перейти в наступление.

— Это я тебя обманул? — возмутился он. — Ты сказала мне, что книга…

— Ничего подобного. Я сказала, что это бестселлер. Я не говорила, что она хорошая.

— Хорошая? Отвратительная! Чистейшей воды порнография! Она подрывает…

— Порнография? Ты шутишь, наверное. Или не читал никого после Хемингуэя, если думаешь, что всякое описание сексуальной жизни — порнография.

— Нет, — запротестовал Пипер, — нет, но я думаю, что такое описание подрывает самые устои английской литературы…

— Не рядись в высокие слова. Ты просто сыграл на том, что Френзи верит в твой талант. Битых десять лет он впустую пытался пробить тебя в печать, и теперь, когда нам чудом это удалось, ты изволишь артачиться.

— Не артачиться. Я не знал, что за ужас эта книга. Я обязан беречь свою репутацию, и если мое имя будет стоять на обложке…