А я лежала на узкой, жесткой кушетки и думала. Скорее пыталась анализировать происшедшее сегодня. Постаралась оставить в стороне вообще саму ситуацию, ужас происшедшего. Я анализировала свои действия. Что я могла сделать тогда? Могла избежать того рокового выстрела? Могла. Был еще вариант выжечь ему мозг. И чем тогда оставшаяся жизнь преступника лучше смерти. Ничем. Даже еще хуже бы сложилось для Веры, той несчастной девочки, неизвестно, что там еще надумала ненормальная мать, ведь уход за такими больными достаточно дорог. А внушить наркоману, убрать оружие или устроить ему парализацию рук, можно было, но у меня на это могло не хватить времени. Такие люди крайне подозрительны и даже если ему просто что-то показалось, он успел бы выстрелить. Так и так у меня просто не было другого выхода, как не мешать ему убить себя. Особого убытка обществу его смерть не принесла, этого Вадика уже нельзя было вернуть в нормальный социум. Так что никакой вины я не должна чувствовать. Отчего же так погано на душе?

Меня затрясло. Адреналиновый откат пошел. Я внезапно осознала, что рисковала не только своей жизнью, но и жизнью своей не рожденной дочери, судьбой своего мужа Дариана, судьбой своих старших детей. А как же Ниночка? Останется одна без Коли, без меня? Нет, больше я ни во что подобное не влезаю, не нравится — пусть увольняют, проживу эти семь месяцев, уж с голоду не помру. Кажется, я задремала. Не слышала, как приняла вызов моя бригада, как Ильяс решил не будить меня, буркнув Диме, врачу-практиканту, — сами справимся.

Проснулась я почти под утро, на удивление спокойная и отдохнувшая. Выполнили еще два вызова, одна из наших бабок — хроников решила, что пять часов утра — хороший повод измерить давление, и вызов к двухлетнему ребенку на лающий кашель. Ну, ларингиты всегда под утро начинаются. Родители попались адекватные, не спорили, надо в стационар — собрались и поехали. Утром, сдав смену, почувствовав зверский голод, вспомнила, что вчера так и не пообедала. Конечно рано еще, все кафе закрыты и у Рахмона тоже. Но вон стоит у них развозной фургончик, значит, кто-то в кафе есть, загляну на удачу, может хоть чем-то накормят.

В кафе был сам Рахмон и один из поваров. Увидев мою просительную моську, хозяин быстро догадался о цели моего визита. Засуетился, усадил меня за свой служебный столик, что-то сказал на узбекском повару — и вот мне уже несут касу с горячей, прямо огненной шурпой и свежие ароматные лепешки горкой на блюде. Пока я не поела, Рахмон молчал, и только дождавшись пиал с зеленым чаем и тарелки с восточными сладостями, заговорил.

— Я не успел тебе вчера сказать Аня, Гуля с Каримом ходили к своему врачу. Все анализы у внука абсолютно нормальные. Понимаешь, Карим здоров!

Я не видела, чтобы Рахмон плакал, когда сказал о болезни малыша, а тут плакал! От счастья, от облегчения, от того что наконец, горе отпустило свою когтистую лапу от сердец семьи.

— Аня, мы всей семьей тебе должны! Мы сделаем для тебя все, только скажи!

Вначале я хотела отказаться, что ничего не надо, но потом вспомнила Ниночкины нотации и сказала.

— Может, поможешь купить за приемлемые деньги ГАЗ-66, «шишигу» с будкой? Не надо новую, лишь бы на ходу была? Буду очень признательна!

Рахмон подумал немного, сказал.

— Для тебя я это сделаю, найду родню, земляков, но такую машину я тебе добуду. Как только появится что-то конкретное, сразу скажу.

Еще немного посидев, достала деньги, чтобы рассчитаться, но хозяин замахал руками.

— Ты что, не надо! Ты мне теперь родня, а со своих разве деньги берут!

Я вышла из кафе, и тут ожил мой телефон. Звонила диспетчер.

— Аня, извини, тебя главная вызывает, а я смотрю, твоя машина на парковке значит, и ты еще не ушла. Зайди к главной, пожалуйста.

Так и знала, что мирно это утро не закончится.

В кабинете главной я без особого удивления увидела вчерашнюю женщину, мать наркомана Вадика и девочки Веры по совместительству.

Вот было у меня ощущение, что увижусь с этой ненормальной.

— Анна Сергеевна, я знаю, что вы после работы, поэтому давайте быстро все выясним. Вот от гражданки поступила жалоба на вас. Она пишет в жалобе, что вы даже не пытались оказать медицинскую помощь ее сыну.

Главная была вежлива и тактична, как БТР на боевом марше.

Я тупо переспросила.

— Кому я помощь не оказала? Трупу, что ли?

Женщина взвилась.

— Да вы даже не подошли к нему! А ведь он мог быть еще живой, и если бы вы его полечил, он бы жив остался!

Я хмыкнула и уже обращаясь к главной, пояснила.

— Какую помощь я могу оказать, если содержимое черепной коробки растекается по ближайшей стене и половина черепа на полу, после выстрела в упор из карабина «Сайга»? Ведь карабин, по сути тот же самый «калаш», только переделанный под стрельбу одиночными выстрелами.

Пришлось коротко пересказывать все случившееся вчера в квартире.

Главная уточнила.

— А куда оставшиеся ампулы промедола использовала?

— Ампулы я передала фельдшеру Губайдуллину при свидетелях полицейских. Сейчас они сданы по описи на хранение как обычно. Рапорт об использовании одной ампулы прилагается, подписан руководителем спецоперации.

Слышавшая нас женщина выхватила из разговора одну фразу и опять вцепилась в нее.

— Вот, вот видите, вы дали моему мальчику только одну ампулу, а если бы все отдали, он может просто бы спать лег, а не выстрелил бы! Это вы виноваты в его смерти! И вообще, вы специально его раздражали! А он, Вадик, очень нервный, его нельзя сердить!

Ладно, не понимает она по-хорошему, будем по-плохому! Я молча достала из сумки сотовый телефон, и включила запись диктофона. Я всегда включаю диктофон, если предполагается проблемный вызов, вот и вчера, конечно включила и положила в карман куртки. Меня никто не обыскивал и запись отлично сохранилась. По мере прослушивания брови у главной поднимались все выше. Особо ее впечатлило, что вот эта дама уговаривает меня на секс с ее сыном. Главная кашлянула.

— Анна Сергеевна, приношу вам свои извинения, жалоба признается необоснованной. Вы все сделали правильно. Кстати, а где девочка, которая была в квартире?

— Девочка была избита и находилась в сопорозном состоянии. Была нами доставлена в детскую больницу. Потом из их приемного позвонили и сказали, что сбежала девочка, больше мне ничего не известно.

Не буду я говорить, что ребенок спит сейчас у меня в квартире, да и куда она бы делась, после того количества транквилизаторов, что я ей вчера вкатила перед тем, как высадить ее у моего дома.

Постояв несколько мгновений, повернулась и вышла из кабинета. Затем постояла на крыльце, вдыхая свежий воздух и успокаиваясь. Надо же, какая избирательная материнская любовь. Сына боготворила, а про дочь даже не спросила. Только главная поинтересовалась.