* * *

Самойлов глубоко запустил пальцы в баки.

– Экспертиза говорит, смерть наступила ночью. А вызвали нас когда – помнишь?

Самойлов призадумался, распушил баки.

– А чего – на службу ей вставать?

– Тоже верно.

Теперь задумался Зайцев. Синицына пришла с яйцом – значит, рутинный порядок: позднее пробуждение было обычным делом. Убийца, получается, это знал? Знал, что никто Варю долго еще не хватится?

Он решил отойти от фактов ненадолго – чтобы потом вновь увидеть свежим взглядом.

– Ты про политинформацию слышал?

– А чего про нее слышать? – перестал трепать бакенбарды Самойлов. – Перескажи своими словами, что в газетах пишут, и всего делов.

Зайцев вздохнул.

– Ладно, посмотрим, что Крачкин скажет.

– А ему зачем? – удивился Самойлов. – Он же не комсомолец. Ты лучше Розанову спроси, это ее затея.

– Да по Вариному делу. У него небось пальчики уже готовы.

– Вот про соседей-поклонников удивится.

– Он не удивится. Он старый.

– Такое даже он еще не видел.

– Ставлю маленькую пива.

– Ага!

– Чего ага, Самойлов? Чего ага?

– Ссыковато на большую.

– Не поэтому.

– Потому что знаешь: продуешь.

– Потому что пить вредно, Самойлов!

Крачкин удивился:

– Одиннадцать комнат – и в каждой поклонник или поклонница?!

– Квартирка, ёпт, – подтвердил довольный Самойлов. Показал Зайцеву жестом: большую пива с тебя. Тот ответил жестом: маленькую, маленькую.

Крачкин с неудовольствием посмотрел на пантомиму.

– Не пойму только, – вернулся к делу Самойлов, – как это они на нее не обиделись?

* * *

Сидели все на излюбленных местах: Самойлов и Серафимов на молескиновом диване, Нефедов на подоконнике, Крачкин в кресле, продавившемся чуть не до самого пола. Зайцев, как всегда, вышагивал по кабинету, присаживаясь то на край стола, то на подлокотник дивана.

– За что обижаться-то?

– Жить-то с ней в квартире пригласила, прислуживать себе – пожалуйста, а мебелишкой делиться – ни-ни.

– Богиня, – пожал плечами Крачкин. – Богам положено быть капризными.

– В общем, если не брешут соседи эти, – продолжал Самойлов, – затею они все приняли на ура. Почли за честь. Сами перетащили все ее имущество в самую большую залу. А потом радостно вселились со своими манатками в опустевший апартамент.

– Коммуна прямо какая-то, – все не мог себе этого представить Зайцев.

– Ну… И понятно, что ее затею вернуться в кино они тоже хором одобрили.

– Она и это с ними обсуждала? – уточнил Крачкин.

– То-то я, когда первый раз Синицыну допрашивали, подумал: на хрена ей столько гусиного жира? А свежих яиц? Это ж обожраться можно. А ей, видишь, для омоложения. Горло, видишь, яйцами полоскать… Голос разрабатывать. Я еще тогда обратил…

– Только почему-то никому об этом не сказал, – безжалостно прервал Крачкин. – Забыл сказать, наверное.

Самойлов надулся.

– Ладно тебе, Крачкин. У нас у всех факты были под носом.

– Черт-те что. Все не то, чем выглядело, – признал Серафимов. – Старуха оказалась молодой бабой, а соседи – прислугой.

– Меня другое больше удивляет. Ночью в любой квартире более или менее тихо. Спали все. Хорошо, я верю.

– А я нет, – встрял Самойлов.

Крачкин демонстративно повторил:

– …верю. Имею ту же эксцентрическую привычку – спать по ночам… Но в тишине любой звук слышнее.

Зайцев обернулся от Крачкина – к Самойлову:

– А какие комнаты с комнатой убитой соседствуют стена в стену?

Самойлов справился в блокноте:

– Ступников и Легри.

– О, покалякать с ними надо попристальнее. Отлично. …Крачкин, а ты о чем задумался теперь?

Взгляд у старого сыщика не сразу вынырнул на поверхность.

– Вы подумайте… Какая верность кумиру, – нехотя ответил он.

– Я все-таки не отказываюсь от своих слов, – снова пошел в бой Самойлов. – Мое предположение: ищи среди соседей. Особенно женского пола. Хоть какие они поклонники. Когда люди вместе живут в одной квартире, срут в один нужник, на одной кухне кастрюлями стучат, разные обиды возникают. Из года в год курочка по зернышку клюет. А потом – самая мелкая мелочь: кран не закрыли, свет не потушили, кастрюлю не там поставили. И привет. Жмур.

– Мы эту версию не сбрасываем, – заверил его Зайцев. Самойлов довольно откинулся на молескиновую спину, та испустила скрипучий вздох.

– Как и версию, что цацки Варины кому-то спать спокойно мешали.

– Одно другому не противоречит.

– Ты о чем, Крачкин?

– А что, если кто-то из соседей навел? Допустим, даже не совсем умышленно. Мог, например, Синицыну эту в ломбарде однажды кто-то приметить.

– В торгсине, – поправил Самойлов.

Крачкин опять и ухом не повел:

– …особенно если в ломбард она ходила один и тот же. Попалась на глаза кому не надо, и…

Зайцев поднял обе ладони:

– Погоди, Крачкин. Могло так быть, как ты говоришь? Могло. В жизни бывает всякое. Но мы будем стоять при фактах и идти не дальше, чем они нас пускают. Лады? Давай факты, Крачкин.

Тот зашуршал папкой.

– Во-первых, нож. Четких пальцев нет. Если и были, стерты.

Все поскучнели.

– Во-вторых, на рояле, – продолжал Крачкин. – Убитая. И неизвестный.

Скрипнул диван, все едва заметно шевельнулись: дело сдвинулось?

– Ну ты даешь, Крачкин, – воскликнул Зайцев. – Это же во-первых!

На столе затрещал телефон.

– Я вот чую, кто-то из соседей замешан, – не сдавался Самойлов.

– Чую – не аргумент.

– За так называемым чутьем обычно стоит наблюдение, которое не отпечаталось рассудком, – заметил Крачкин.

– Самойлов, чутье твое подкрепим фактами: пригони соседей на пианино нам поиграть.

Зайцев подошел, снял трубку, прикрыл, говоря в комнату:

– Размышление никому не повредит. Но помним: за версии не цепляемся. Глаз себе не замыливаем. С психологией не перебарщиваем. Опираемся на голые факты. Погоди, Крачкин, про пальчики ещё… Да, – ответил он в трубку.

Все сидели, слушая неразборчивый ропоток.