Уступая мне, Энди поклялся, что, если я приму полноценное участие в любом бизнесе, какой ему придет в голову затеять, клиент, он же жертва, получит за свои деньги нечто такое, что можно воспринимать с помощью чувств. Я имею в виду зрение, осязание, обоняние и вкус. Таким образом, моя совесть была спокойна. Я уже не чувствовал ни малейших угрызений и был готов бодро пойти на любое беззаконие.

– Энди! – говорю я, труся за ним сквозь облака заводской копоти по гаревой дорожке, которую в Питтсбурге, известном как столица американской металлургии, именуют Смитфилд-стрит. – А ты уже подумал о том, как нам поближе сойтись с этими королями домн и герцогами сталепрокатных станов? Я вполне умею вести себя в обществе и знаю, как обращаться с ножом и вилкой, однако проникнуть в гостиные местных ценителей дешевых сигар не так-то просто.

– Если что и помешает нам коротко сойтись с ними, – отвечает Энди, – это наши хорошие манеры. Мы для них слишком воспитанны. Питтсбургские миллионеры – народ простой, добродушный, компанейский – словом, истинные демократы. Правда, они грубоваты, а в глубине души еще и дерзки. И неудивительно – почти все они вышли из самых грязных трущоб, а их биографии так и останутся в потемках, покуда этот город не заведет дымоуловителей. Мы должны держаться просто, без всяких амбиций, не избегать салунов и в то же время заявить о себе достаточно громко, чтобы быть услышанными. И тогда ничто не помешает нам завести с этими денежными мешками самое короткое знакомство.

Так мы с Энди таскались по городу дня три-четыре – присматривались и примеривались. Некоторых тамошних миллионеров мы уже знали в лицо.

Один из них каждое утро, проезжая мимо нашей гостиницы, останавливался и требовал, чтобы ему на улицу подали кварту шампанского. Лакей подает бутылку и бокал на подносе, откупоривает вино, а тот хвать бутылку – и до дна из горлышка. Видать, перед тем как разбогатеть, он работал стеклодувом на фабрике.

В один из дней Энди не явился к обеду. Вернулся он около одиннадцати – и прямиком ко мне в номер.

– Одного подцепил! – говорит. – Двенадцать миллионов. Нефть, прокат, недвижимость, природный газ. Простой человек, ни капли чванства. Все состояние нажил за пять лет. Теперь нанимает тучу профессоров, чтоб обучали его литературе, искусству и прочим шалостям. В первый раз я увидел его, когда он только что выиграл пари. Он бился об заклад с одним из менеджеров Стального треста на то, что сегодня в течение дня на Аллеганском сталепрокатном будет не меньше четырех самоубийств среди рабочих. Ставка была – десять тысяч. По случаю выигрыша его поздравляла целая толпа, и каждому он ставил выпивку. Я ему понравился с первого взгляда, и он пригласил меня отобедать вдвоем. Я не отказался; мы двинули в ресторан на Дайамонд-авеню, пили мозельвейн, ели рагу из устриц с черной икрой, а на десерт – оладьи с патокой.

Потом он выразил желание показать мне свое холостяцкое гнездышко. Апартамент в десять комнат прямо над рыбными рядами, а спальни и ванные – этажом выше. Он утверждает, что обставить эту квартирку ему стоило восемнадцать тысяч.

В одной комнате картин тысяч на сорок, а в другой – антикварных штучек еще на двадцать. Зовут его Скаддер, ему сорок пять, он учится играть одним пальцем на пианино, и его нефтяная скважина в Аризоне ежедневно дает пятнадцать тысяч баррелей[21] нефти.

– Что ж, – говорю я, – звучит недурно, но нам-то что с того? На черта нам его картины и нефть?

Энди задумчиво садится на кровать.

– Нет, – говорит он, – этот Скаддер не просто обычный мерзавец. Когда он отпер шкафчик с древностями, чтобы предъявить мне свои сокровища, лицо у него зарделось. Он сказал, что если ему удастся осуществить еще пяток крупных сделок, то по сравнению с его коллекцией гобелены и фарфор Джона Пирпонта Моргана[22] покажутся содержимым страусиного зоба.

– Потом он продемонстрировал мне одну безделушку, – продолжал Энди. – Ну, там с первого взгляда ясно, что вещь незаурядная. По словам Скаддера, ей три тысячи лет. Цветок лотоса, вырезанный из слоновой кости, и в нем лицо какой-то дамы. В каталоге, в который он заглянул, говорится, что египетский мастер по имени Хафра изготовил две такие штуковины для фараона Рамзеса в какой-то там год до рождества Христова. Вторая куда-то пропала, и до сих пор никто не может ее найти. Скаддер заплатил за свою две тысячи.

– Ладно, – говорю, – нас это не касается. Я думал, мы прикатили в Питтсбург, чтобы научить миллионеров, как обделывать дела, а не затем, чтобы они нам давали уроки по изящным искусствам и египетской истории.

– Наберись терпения, Джефф, – рассеянно и благодушно отвечает Энди. – Глядишь, дым и рассеется.

На следующий день Энди покинул гостиницу ранним утром и вернулся только в полдень. Зазвал меня к себе в номер и вынимает из кармана какой-то сверточек с гусиное яйцо, не больше. И когда он его распаковал, внутри обнаружилось в точности такое же изделие из слоновой кости, как то, что он мне описывал накануне.

– Час тому назад, – сообщает Энди, – забрел я в одну лавчонку, где торгуют всякой пыльной трухой. Там и вещи берут в заклад. Глядь – из-под каких-то индейских кинжалов выглядывает вот эта загогулина. Владелец говорит, что она у него валяется еще с тех времен, когда в нижнем городе жили какие-то неверные… Я предложил ему два доллара, но сплоховал – должно быть, по глазам было видно, что вещица мне позарез нужна. Ясное дело, продавец говорит: триста тридцать пять долларов – минимум. Не может же он, снизив цену хотя бы на цент, отнять кусок хлеба у собственных детей. Короче, я приобрел ее за двадцать пять.

– Джефф, – продолжает Энди, – смотри внимательно. Это и есть та самая вторая фараонова штучка, о которой толковал Скаддер. Они похожи как две капли воды. Когда он ее увидит, то выложит две тысячи с такой же скоростью, с какой затыкает салфетку за узел галстука перед обедом. И почему бы этой финтифлюшке не оказаться настоящей?

– И в самом деле – говорю я. – Но как заставить Скаддера ее приобрести?

К тому времени у Энди уже был готов вполне проработанный план. Оставалось его привести в исполнение.

Я раздобыл синие очки, напялил серый сюртук, взъерошил волосы и превратился в профессора Р. Дж. Пикклмана. Затем снял номер в другом отеле, зарегистрировался там и отправил телеграмму Скаддеру, приглашая посетить меня по крайне важному делу, имеющему отношение к изящным искусствам.

Не прошло и часу, как он поднялся ко мне на лифте. С виду – неотесанный мужлан, грубиян и крикун, весь пропахший паршивыми сигарами из Коннектикута и нефтью.

– Хэлло, проф! – вопит он. – Как поживаете?

Я еще больше ерошу волосы и впериваюсь в него через синие очки.

– Сэр, – говорю я, – вы Корнелиус Т. Скаддер, проживающий в городе Питтсбург, штат Пенсильвания?