Пришло письмо от Вениамина. «Вот что я раскопал относительно Никоса. Жаль, что у тебя нет под рукой Интернета и нам приходится обмениваться информацией таким допотопным образом. Хотя оттачивать эпистолярный жанр таким способом полезно. Так всё натуралистично и приходится переписывать от руки, а не быстрым движением кнопки стирать непонравившиеся слова и выражения. В Интернете я обнаружил ответ на вопрос о его хромоте. Несколько лет тому назад он попал в жесточайшую автомобильную аварию. За рулём была его жена, а он сидел рядом на переднем сидении, а на заднем сидела сестра жены с дочерью, которой от силы было года три. Доподлинно известно, что тот, кто сидел за рулём, не нарушал никаких правил дорожного движения; это на них, прямо в лоб, на встречку вырулил КамАЗ, гружёный щебнем, у водителя которого, как пишут, случился сердечный приступ, и этот КамАЗ на полной скорости подмял легковушку под себя. Жена Никоса – жертвенная натура, вразрез инстинкту самосохранения пыталась вырулить, подставив себя под удар. Смерть прогибалась перед Никосом как последняя грязная шлюха, уговаривала остаться с ней, но жена была на страже, она была его ангелом. Итог – она насмерть, сестра насмерть, племянница, кстати, её зовут Алкиона, сильно травмировалась, но осталась жива, а у самого Никоса были сломаны обе ноги, причём одну до колена пришлось ампутировать. Получается, у него протез. Ни за что бы не сказал. Хромота настолько незначительна, а его трость настолько изящна, что выглядит аксессуаром позёрства. Всё это окутано какой-то мистикой. Представь, что твоя Алкиона – потомок бога Хорса или его инкарнация. Если следовать теории эвгемеризма, о которой ты мне писал в связи с Владом, то она потомок человека, при жизни за заслуги возведённого в ранг небожителя. Она, видимо, обладает множеством знаний, недоступных нашему пониманию. Ты поосторожнее с ней».

«Поздно предупреждать, слишком долго шло твоё письмо», – подумал Марсель, прочитав последние строки. Значит, Алкиона – не дочь Никосу, она его племянница, но он называет её дочерью, хотя заметно обращается с каким-то благоговейным почтением, может, Вениамин и прав в отношении Алкионы, пиетет ей уже полагается от рождения…

Но Никос – великий, как я теперь понимаю, волхв, неужели он не знает, за кого хочет отдать Алкиону. За этого прохвоста. Я, может, тоже ей не пара, но у меня есть преимущество, самое главное преимущество: я люблю её. Пусть она не будет со мной, но мои чувства, по крайней мере, искренни. А этот хлыщ может испортить ей жизнь в прямом смысле этого слова. Здесь действительно обещание, клятва, кому-то данная, не меньше, которую он не вправе нарушить. Но Алкиона сама-то что, не понимает, с кем имеет дело?

Далее Вениамин писал:

«Тут я обнаружил свою курсовую но Древней Руси. Так мне захотелось, чтобы ты её прочитал. Вот выдержки из неё:

„Малуша ласково навивала на палец локон волос головы Святослава.

– Ты мой барс.

Князь скупо улыбнулся. Морщина, залёгшая меж густых бровей, разгладилась, и глаза заискрились светло-синим светом, нежностью, так несвойственной суровому воину, привыкшему к кочевой жизни: сну под открытым небом, с конским седлом в головах вместо подушки, к тяжёлым железным доспехам…

Постоянные воинские походы в седле с малых лет закалили не только его тело, но и сердце, подобно булатному мечу, его верному спутнику в сражениях.

– Лада, ты моя лада, всех соболей пересчитала у моей матушки?

– Строга княгиня, во всём требует отчёта.

– А ты слушайся. Даже мой батюшка её слушался.

– Князь Игорь был святой. Ты великий воин, продолжатель его завоеваний. Тебе нет равных среди витязей, ты уж мальцом трёх лет держал копьё и был путеводной звездой для ратников Руси.

„Да, не очень-то был отец успешен в ратных делах, – подумал Святослав, – но на то я и из великого княжеского рода, чтобы крепить мощь земли Русской, как это делали мои пращуры: Буривой, его сын Гостомысл, внук Гостомысла – Рюрик, сын Рюрика – Игорь, мой отец. Пока во мне бьётся сердце, вам не будет стыдно за меня, я вам это обещаю“, – мысленно обратился к ним Святослав.

– Завтра снова в поход? Отдохнул бы дома пару деньков…

– Нет, медлить здесь никак нельзя.

– И кому теперь скажешь: иду на Вы?

– Пусть это не заботит твою прелестную головку, Малфред.

– Что ты меня так величаешь?

– Ты ведь принцесса Чешская, аль нет?

– Будет тебе. Ходят слухи о княгине Ольге, матушке твоей…

– Не верь сплетням, милая, твой отец Мал, будучи князем древлянским, несмотря на прозвище Нискиня, был великим воином, богатырём, достойным всякого уважения. Но моя матушка и раньше не вышла за него, я думаю, для пользы нашего княжеского рода, а теперь и подавно нет смысла.

– Раз так долго крутится вокруг них эта молва, то здесь настоящая любовь. От моего батюшки Нискини к твоей матушке – это точно. Ради неё он на всё готов.

– Твой братец Добрыня – тоже отличный малый, смышлёный, хороший из него выйдет витязь. Хуже того, матушка ранее желала, чтобы я крестился, а теперь желает, чтобы я на бой ратный шёл с благословения той веры, что чужда русскому человеку. Матушка всё больше в неё опускается. Да меня в дружине засмеют верные мои сотоварищи. Вера христианская – вера юродивых, не иначе. И как она не ведает, мудрая женщина, что верит во всякие сказки. Перун – вот мой Бог, мой помощник и защитник. Истинный Бог для воина – ни разу не подвёл меня. Она хочет, чтобы я отрёкся от него. Смешно, – Святослав потряс головой, и тени гранатового карбункула отразились в двух соседних жемчужинах в золотой серьге его уха, застывшей капелькой крови.

– Ну, полно, полно, Перун не отвернётся от тебя и от твоей дружины. Он знает твою преданность. Ты лучший…

Слова Малуши мёдом разливались по его крепко сбитому телу. Князь привлёк её к себе.

– Ах, лада ты моя, лада. Роди мне сына.

– Я бы с радостью, но что скажет на это княгиня?

– А ты не думай, это наше дело, молодое.

И, усмехнувшись, подкрутил свой долгий ус“.

Сам понимаешь: презумпция невиновности художника, сочинителя обоснована поиском истины через домысел или даже вымысел… Такая вот картинка у меня нарисовалась (извини за тавтологию) на тот момент моего понимания периода истории.

Так уж сложилось, что я, более чем ты, в силу моей профессии соприкоснулся с известным памятником древнерусской литературы – „Словом о полку Игореве“. Когда на выставке Никос представился, у меня сразу почему-то выстроился ассоциативный ряд, но поскольку содержание произведения – это предание старины глубокой, то я не стал выстраивать логических умозаключений и быстро переключился на реальность, даже забыв этот факт обсудить с тобой, чем, собственно, сейчас и займусь. В пору изучения этого эпического произведения я впитал много информации по истории того времени, выводы различных авторов о дохристианской эпохе и в частности – о языческих богах, которые стояли на горе Киевской рядом с Перуном, как Хорс, Даждьбог, Стрибог, Симаргл и Мокошь, которых ещё называют пантеоном богов князя Владимира. Мне кажется, до сих пор не принято однозначного решения, кто же такой Хорс. В „Слове…“ есть Глава, где упоминается имя Хорс, и в переводе Заболоцкого в главе есть такие строчки: