Позже таинственное происшествие расследовал Мюллер. Шеф гестапо пришел к выводу, что скорее всего действовали люди Геринга – тот давно мешал своему конкуренту Гиммлеру, уничтожая его секретных гонцов. Герингу пригрозили, а историю замяли.

После той перестрелки майор Корн попал в госпиталь. Дальнейшую судьбу этого человека Курт Мейер не знал.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Мейер.

– Работаю у Оберга.

– Кто это? – притворился Курт.

– Как, ты не знаешь, кто такой Оберг? – сделал большие глаза Корн. – Вот уж Гиммлер развел секретность, если этого не знаешь даже ты!

Весельчак Корн и вовсе повысил голос, и Курт, оглянувшись, поспешил его одернуть:

– Хватит, если есть что сказать, говори, но не кричи.

– Это шеф секретной полиции здесь, во Франции, – сказал Корн. – Его недавно прислал Гиммлер, и я полагаю, ты знаешь все эти вещи…

– М-да, – сказал Мейер, которому не хотелось продолжать эту тему. – Значит, ты в Париже, – добавил Курт. – Недурное место для храбреца! Вроде санатория.

– Какой тут санаторий… – поморщился Корн, но вдруг замолк и устремил взгляд вдоль коридора.

Курт обернулся. К ним приближался фон Маннершток.

– Штандартенфюрер, я рад, что мы нашли общий язык, – сказал генерал. – О, прошу прощения, я вижу, вы встретили друга? – Фон Маннершток фамильярно улыбнулся. – Ну, не буду вам мешать… Наслаждайтесь общением с хорошим человеком…

Он ушел.

– Почему он назвал тебя хорошим человеком? – спросил Курт.

– Как он может назвать меня, если я такой и есть, – буркнул майор Корн. И вдруг спросил: – Можно попросить тебя быть откровенным?.. Как ты пережил покушение на фюрера?

Курт пожал плечами:

– Твой вопрос как-то связан с твоим начальником?

– Да. Ведь его прислали сюда после покушения. Он работает в Париже всего неделю.

– Я пережил покушение обычно. То есть я ничего общего не имел с заговорщиками.

– Вот как? – Корн вдруг расхохотался. Оборвал хохот так же внезапно, как и начал смеяться. – А я здесь пьянствовал все дни, пока тянулась эта заварушка.

Было такое впечатление, что Корн хочет что-то добавить, но не решается. Курт положил руку ему на плечо.

– Будь осторожен, Фридрих… И если у тебя есть друзья…

– Нет у меня друзей! – Фридрих сбросил руку Курта. – Были – а теперь нет!

– Почему?

– Потому что! – Он рявкнул, но перешел на более спокойный тон: – Знаешь, что тут творилось?

– Где?

– У нас, в Париже.

– Нет, – Курт сказал чистую правду.

– Прежний главнокомандующий военными силами во Франции генерал фон Штюльпнагель оказался в одной компании с заговорщиками, – заговорил Корн. – Он и прежний комендант Парижа фон Бойнебург отдали приказ, и все военные подразделения, которые находились в городе, встали под ружье!.. – Корн поднял взгляд, скривился. – Проклятие, Штюльпнагель и Бойнебург не знали, что фюрер жив… Они приказали арестовать Оберга и Кнохена, представляешь? Оберг и Кнохен сутки сидели в гостинице «Континенталь», что на улице Кастильоне, ждали своей участи…

– Что случилось потом?

– Адмирал Кранке – командующий западной группой военно-морских сил, ты видел его на совещании, – связался с Берлином и получил подтверждение, что фюрер жив. Он выпустил на улицы своих моряков! – Корн вытаращил глаза. – Как могли забыть, что в Париже есть моряки! Они вошли в город и разоружили пехотинцев. Оберг и Кнохен снова оказались на свободе, принялись наводить порядок. В результате Штюльпнагель и Бойнебург были арестованы, а мы имеем нового коменданта города – этого неотесанного чурбана фон Маннерштока. Вот подонок! Его прислали из Берлина…

Тут Курт заметил, что за ним издали наблюдают двое мужчин, которые явно хотели с ним поговорить. Продолжать беседовать с Корном становилось опасным.

– Хорошо, Корн, мы продолжим наш разговор позже, а сейчас мне надо идти, – сдержанно произнес Мейер.

Он сделал движение, намереваясь уйти, но Корн схватил его за руку.

– Погоди, – почти шепотом сказал Корн. – Ты хочешь знать наверняка, почему я в таком состоянии? Я должен был подчиниться фон Штюльпнагелю, быть вместе с моими товарищами, но я вечер и ночь, пока происходили эти события, просидел в ресторане «Фуке»! – Он развел руками. – Вот почему я говорю, что у меня нет друзей!

– Не говори так громко, – не глядя на собеседника, сказал Мейер. – Я должен идти.

– И что ты скажешь? Зато я жив! – Корн сделал шаг назад и стукнул себя кулаком в грудь.

Курт устремил на него взгляд.

– Слушай, Фридрих, ты многое для меня сделал, – наконец произнес он. – Я ничего не слышал, а ты мне ничего не говорил – вот что я тебе могу сказать. Постарайся пережить свое горе. Больше ничего.

Мейер развернулся и пошел по коридору.

Слова Корна, конечно, произвели на Мейера большое впечатление. И раньше майор Корн выглядел этакой белой вороной среди остальных порученцев Гиммлера. Приказы рейхсфюрера он, конечно, выполнял, но без особого рвения. Скептическая улыбка часто появлялась на его лице. Вне работы Фридрих Корн держался особняком, на городских вечеринках предпочитал не появляться, а ведь там порученцы Гиммлера, которым приходилось рисковать жизнью, заливали вином свои переживания. В таких компаниях был замечен и Отто Скорцени – а вот Корн замечен не был.

Курт дал себе слово разобраться с тем, что творится в голове Фридриха, когда представится такой случай.

Курт Мейер завернул за угол и наткнулся на двух мужчин, которые минутой раньше рассматривали его. Это были Оберг и Кнохен. Они ринулись к нему, словно изрядно соскучились.

– Бригаденфюрер Оберг, – представился мужчина постарше.

– Гельмут Кнохен, оберштурмфюрер, – назвал себя молодой человек. Он щелкнул каблуками, это получилось весьма изящно.

– Скажите, почему вы не предупредили о своем приезде? – спросил Кнохен вкрадчиво.

Курт собрал все силы, чтобы выбросить из головы впечатление, оставшееся после рассказа Корна, и надменно произнес:

– Хотелось бы услышать более подробную информацию. Кого вы представляете?

Кнохен потупился.

– Сейчас мы представляем немецкую полицию в Париже, однако на самом деле мы с генералом Обергом и подчиненные нам люди заняты гораздо более важным делом…

– Каким? – спросил Курт.

– Франция с сорокового года является частью Германии, – торопливо проговорил Кнохен. – Я озабочен лишь тем, чтобы здесь, как и у нас дома, партийные структуры главенствовали над военными…

– Это похвально, – произнес Мейер.