Полли, выгнув узкие плечики, прижалась спиной к кирпичной стенке дымохода. По другую сторону его пылала кухонная плита, а значит, было тепло и сухо.

– Полно тебе ворчать да жаловаться, – шепнула она. – Еще услышит кто.

Малышка Полли пережила морозную январскую ночь в корзинке на пороге фермерского дома, выдержала сомнительную заботу приютской кормилицы, провела несколько голодных и суровых лет в работном доме и со всем этим справлялась в одиночку. Она и выжила-то, думала Сара, только потому, что не догадывалась, насколько это трудно, почти невозможно. Еще это означало, что Полли неспособна грустить о прошлом, горевать или о чем-то мечтать. Нечего было и пытаться искать ее сочувствия, ведь нынешняя жизнь явилась для девочки – и, по-видимому, навсегда – пределом мечтаний: в прошлом у нее не осталось никаких сладостных воспоминаний.

Саре же хотелось снова погрузиться в грезы, окрашенные лучами летнего солнца и расплывчатые от теней: вот куры толкутся у деревенского дома рядом с маленьким мальчиком, который еще не носит штанишек. От него пахнет молоком и немножко мочой. Вот женщина в красном платье, она снимает ее с коленей, опускает на землю и целует. Мужчина сидит в доме у работающего станка, на раме подрагивает книга; он неловко поднимается, встает со стула… А вот она лежит в своей кроватке, рядом теплым клубочком свернулся братик, и прислушивается к голосам родителей в темноте. Голоса звучат, сплетаются, скрепляя и удерживая весь мир.

Сара знала, что такое счастье, она ясно представляла себе, чего лишилась.

Из-за двери пролился свет свечи, образовав теплое озерцо среди синего сияния луны. На пороге стоял мистер Беннет. Набросив плед поверх халата, он вышел проводить семью. Джеймс, сидевший на козлах, приподнял шляпу, приветствуя нового хозяина, на что тот ответил сдержанным кивком, приличествующим джентльмену. Мистер Хилл помог дамам подняться в коляску, их юбки вспенились над подножкой, словно волны прибоя.

Миссис Хилл с обеими служанками стояли, как им и полагалось, на гравиевой дорожке, пока не отъедут леди. Лицо домоправительницы светилось добродушием и умилением. Полли подпрыгивала на месте, чтобы согреться, а Сара сунула под мышки потрескавшиеся руки и вглядывалась в лунную ночь, озабоченно хмуря лоб.

– Разве они не красавицы? – проговорила миссис Хилл. – Мои девочки.

Мистер Хилл захлопнул дверцу коляски и отступил назад. Теперь дело было за Джеймсом.

Он щелкнул языком, тряхнул поводьями и пустил лошадей. Замерев на миг, кони рванули, под колесами захрустел гравий, закачался фонарь на коляске, у одной из барышень невольно вырвался восхищенный возглас, долетел обрывок разговора – и все стихло.

Сара ничего этого не увидела, потому что старалась не смотреть в сторону Джеймса. Ничего не видела и миссис Хилл, заметила лишь, что слуга безупречно выглядел в новой ливрее, даже мистер Хилл не сделал по этому поводу ни одного замечания, хоть и отличался склонностью придираться. Самого же Джеймса беспокоило только, что от волнения дрожат руки: он боялся, как бы этот трепет через натянутые вожжи не передался лошадям, которые могли испугаться и понести.

Но кони знали дорогу лучше его, так что он отпустил поводья, наслаждаясь мерным покачиванием коляски, и только старался придерживаться левой стороны на случай, если мимо внезапно пронесется экипаж более резвый, чем их собственный. Лошади, чувствуя, что им доверяют, подняли головы и бойко перебирали ногами. Джейн, обращаясь к матери, заметила, что этот Джеймс производит впечатление весьма умелого кучера. Миссис Беннет согласилась, что движутся они и быстро, и ровно, так что нынче ей куда удобнее в коляске, чем когда лошадьми управляет старый мистер Хилл.

Джеймс поднял воротник, поддернул рукава до кончиков пальцев и вглядывался в посеребренный луной пейзаж, плавные склоны, темнеющие вершины, в белеющие, словно сугробы в полях, стада овец. Все вокруг казалось чистым, ясным и свежим. Джеймс принюхивался к мяте, растущей по обочинам, к сладкому аромату трав, когда они проезжали сенной амбар, – старинным, исконным запахам дома.

За спиной у него щебетали дамы – не коляска, а клетка с пестрыми птичками. Как доказать хозяевам свое усердие и старание? Сумеет ли он когда-нибудь отплатить за доверие, оказанное ему этим достойным человеком? Все изменилось в один миг: мир мгновенно перевернулся и обновился, потому что кто-то просто проявил доброту. Этим счастьем рисковать нельзя. Надо затаиться и не привлекать к себе внимания. Он даже не взглянет на Сару, как бы хороша она ни была, как бы ни хотелось ему смотреть на нее.

Они спустились в рощицу, где их окутал пряный аромат буковых орешков и торфянистый запах первых в этом году палых листьев.

После дорожной тишины Меритон их ошеломил. Грохот подков и железных колесных ободьев по булыжнику, вопли, улюлюканье, смех. Улицы были полны народу. Кричали конюхи и форейторы, ржали лошади, прохожие стучали в окна карет, пассажиры отчаянно махали, завидев на тротуаре знакомцев.

Чем ближе был Зал ассамблей, тем гуще делался поток двуколок, фаэтонов и кабриолетов. Здесь кучеры придерживали коней, готовясь выгрузить седоков. Выйдя, те оживленно устремлялись к входным дверям. Легкомысленные юнцы весело порхали вокруг степенных седовласых старцев. Сквозь окна можно было рассмотреть зал, уже полный народу. Бросив взгляд в ту сторону, Джеймс резко осадил лошадей возле изогнутой каменной лестницы.

По некоей странной немощи, нападающей только на людей знатного рода, Беннеты были не в состоянии ни сами растворить себе двери, ни выбраться из экипажа без посторонней помощи. К ним подлетел немолодой и сутулый, как цапля, слуга в широкой ливрее и распахнул дверцу, так что Джеймсу не пришлось спрыгивать и проделывать это самому.

Барышни повыскакивали, словно цыплята из курятника, шурша платьями. Каждая из них на миг оперлась на руку незнакомого им лакея (странная и непозволительная близость, как показалось Джеймсу), лица их светились радостью в предвкушении бала. Последней показалась миссис Беннет в лиловом платье, величественная и монументальная, и уплыла прочь в окружении дочерей, которые вились вокруг нее, болтали, смеялись и обменивались приветствиями со всё прибывающими гостями. Вскоре Беннеты смешались с толпой и исчезли в набитом зале, более не способном, казалось, вместить ни единой души.

– Ну что ж ты, любезный! Пошевеливайся! Убирай с дороги свою колымагу!

Кто-то заколотил по задку коляски. Джеймс, зацокав языком, отъехал в сторону.

Часть экипажей выстроились вдоль стены Зала ассамблей, прочие дожидались хозяев в извозчичьем дворе. Возницы коротали время здесь же, в трактире, пустив по кругу бутылку. Джеймса окликнули, предлагая присоединиться и пропустить глоточек, и он приветливо кивнул, но не сел с ними, а, отвязав, повел лошадей к водопойному корыту на Маркет-сквер. Когда лошади вдоволь напились, вдребезги разбив отражение луны в корыте, он отвел их назад к коляске и стал ждать.