Но это предположение не оправдалось, служанка не переврала фамилии и, действительно, госпожа Драйпегова прислала за доктором Герье ливрейного лакея и экипаж.

На этот раз ничего таинственного и необыкновенного в приглашении доктора не было.

Ему сказали, кто его зовет и куда ему надо ехать, и он, не докончив обеда, поехал, потому что лакей просил не медлить.

Госпожа Драйпегова жила в деревянном домике-особняке на Шестилавочной улице — месте по тому времени не особенно аристократическом и далеко не таком многолюдном, какою стала эта улица теперь, давно уже переименованная в Надеждинскую.

Дом был деревянный, но новой, крепкой постройки, с колоннами по фронтону и фризом, хитро раскрашенным разноцветными масляными красками.

Внутреннее убранство было недорогое, но с большою претензией на роскошь и, главное, на художественность.

По-видимому, особую прелесть, по мнению хозяйки, составляли кисейные занавески на окнах, расшитые лиловым и желтым гарусом.

В доме был, как следует, зал с клавесинами, за залом — гостиная, а за гостиной — будуар.

В этом будуаре Герье застал хозяйку, которая сидела на кушетке; у нее была мигрень.

Это была женщина, из всего лица которой прежде всего новому знакомому бросался в глаза нос.

Не то чтобы он был слишком длинен или велик, напротив, переносица была довольно глубоко вдавлена и конец носа был умеренных, но странных размеров.

Бывает нос картошкой, а у нее был кубиком и, главное, по нему можно было сразу увидеть, что Драйпегова — женщина далеко не молодая.

Морщин у нее не было; отвисший подбородок и обрюзгшие щеки могли бы остаться незаметными, тем более что щеки были подкрашены искусственным румянцем, а подбородок прикрыт кружевом, но с кубическим носиком ничего нельзя было сделать, и он был именно такой поношенный, какие бывают только у старых, видавших на своем веку виды женщин.

Глаза Драйпегова подводила толстой черной чертой, как это делают потерявшие уже в этом меру старухи.

Она была одета в кружевной капот, и этот капот был такой, какой может надеть только самая молоденькая и хорошенькая женщина.

Драйпегова протянула доктору руку, и, когда он нагнулся к руке и поцеловал, как это требовало тогдашнее приличие, она несколько дольше, чем нужно, оставила руку в его руке и остановила на нем томный, пристальный взгляд, как будто сразу обласкать им хотела.

Герье, осмотрев больную, нашел, что все, что нужно было против мигрени, уже сделано, и что, собственно, никакой серьезной помощи от него не требуется.

— Ах, все-таки пропишите мне что-нибудь! — стала просить Драйпегова. — Ну, хоть что-нибудь, пожалуйста!

— Разве флердоранжевой воды для успокоения! — предложил Герье.

Она так обрадовалась, точно это лекарство должно было, по крайней мере, спасти ее от смерти.

— Вот именно! — заговорила она. — Мне все советовали флердоранжевой воды; это прекрасно, что вам пришло в голову! Я вижу сразу, что вы опытный врач.

Она так ласково смотрела на доктора, что ясно было, что его молодая фигура понравилась ей.

— Скажите! — спросил Герье. — Отчего вы послали именно за мной?

— Я просто послала за доктором! — сказала совсем непринужденно Драйпегова. — Сказала, чтобы мне привезли первого, кого найдут дома, мне было так нехорошо, мне казалось, что я умираю!

Она сказала это все, как будто и действительно оно было так, как говорила, но Герье почему-то показалось странным, отчего его до сих пор никогда не приглашали так случайно, а теперь вдруг появились эти случаи.

— А ваш постоянный доктор? — задал он снова вопрос.

— К сожалению, он умер! — вздохнула Драйпегова. — Увы! Мы все смертны, даже доктора!

Она улыбнулась, как бы требуя, чтобы Герье, в свою очередь, оценил ее остроумие.

"А может быть, — подумал он, — и в самом деле ее доктор умер и я случайно попал к ней".

— Вы уже обедали? — обратилась вдруг к нему Драйпегова, по-видимому забыв уже о своей болезни.

Герье ответил, что ее посланный застал его как раз во время обеда и что он поспешил оставить обед, чтобы приехать к ней.

— Ну, вот и отлично! — засуетилась хозяйка. — Хотите отобедать со мной? Ваш визит мне сделал огромную пользу, я чувствую себя гораздо лучше и тоже поем с удовольствием.

Она оставила Герье у себя обедать, подпаивала его вином, чему он, однако, не поддался, и после обеда, сунув ему в руку полуимпериал, отпустила его с тем, что он непременно придет завтра, чтобы наведаться о ее здоровье.

Необычайная щедрость платы за визит поразила было Герье, но, когда он рассказал обо всем Варгину, тот сказал, что не находит тут ничего необыкновенного, потому что русские всегда щедро платят докторам-иностранцам.

На другой день Варгин с молодым Силиным отправился на поиски дома и применил для этих поисков такой способ: они вышли на Фонтанку, и здесь Варгин просил Силина указать ему место, где тот встретился со стариком.

Но этот способ оказался неудачным. Силин столько раз во время своих плутаний попадал на Фонтанку, что решительно все места у него спутались и он ничего не мог узнать.

Тогда Варгин взял извозчика, подвез Силина к крыльцу дома, где они жили, и от этого крыльца просил показать дорогу, по которой Силин приехал утром после своего освобождения.

Это оказалось удачнее, и они нашли забор и даже место, где перелезал Силин.

Забором был окружен сад, сад примыкал к дому, и дом легко было отыскать.

К крайнему удивлению Силина, дом выходил фасадом на Фонтанку; этого он совсем не помнил.

Но дом был, несомненно, тот самый, двухэтажный, барский, с большими воротами посередине.

Варгин, давнишний житель Петербурга, знал, кому принадлежал этот дом. Владельцем его был некий Авакумов, служивший прежде в сенате и разжившийся, как говорили, на взятках; по крайней мере, ни один петербургский старожил не миновал дома Авакумова без того, чтобы не сказать:

— Ишь какие хоромы с лихоимных денег нажил! Поистине "от трудов праведных не наживешь палат каменных".

Самого Авакумова мало знали, и никому не было известно, как он живет там, но молва говорила, что дом был богато обставлен и что в нем была сохранена роскошь, на которой разорился прежний владелец его, князь Тригоров.

Авакумов как-то сумел приобрести от разорившегося князя дом со всей обстановкой за бесценок.

Говорили также, что Авакумов дает деньги в рост и что он увеличил свои нажитые лихоимством капиталы до огромных размеров.

История с разорением Тригорова произошла давным-давно, еще в пятидесятых годах, при императрице Елизавете, так что обратилась уже в предание, отмеченное мрачным воспоминанием, потому что разорившийся князь застрелился.