Стареющий монарх с возрастающим раздражением наблюдал, как Ричард весь вечер танцует с Жоли. Король знал отца девушки, до зубовного скрежета послушного человечишку, и Генриху абсолютно не хотелось приносить извинения от имени своего взбалмошного сына людям, стоявшим настолько ниже его самого. Родители непременно станут жаловаться и стенать, когда узнают, что их дочь потеряла невинность в объятиях похотливого юнца (хотя сам король не сомневался, что Жоли уже давным-давно распрощалась с невинностью). Неизбежно последуют требования искупить позор, запятнавший честь их семьи. С другой стороны, лучше уж так, чем болтовня злых, завистливых языков о тайном пристрастии Ричарда к юношам. И для владений Плантагенетов будет лучше, если его сын разорит казну из-за романтических глупостей, нежели из-за его вздорной мечты о завоеваниях.

По мере того как отпущенных самому Генриху часов жизни оставалось все меньше, самолюбование Ричарда становилось для него все несноснее. Король ясно видел непомерное честолюбие сына и его преувеличенные представления о своем жребии. Рыжеволосый юноша после немногих побед на поле брани окрестил себя «Львиным Сердцем», и это прозвище быстро распространилось по королевству, равно как и байки о его храбрости и хитроумии. Генриху нехотя пришлось признать, что такая репутация имела под собой основания — воинская доблесть юнца была недалека от гениальности. Но, по правде говоря, король опасался, что воинское искусство Ричарда когда-нибудь заставит его народ слагать не героические баллады, а песни скорби. Генрих знал, что его красавец сын имеет огромное влияние на простолюдинов: его огненные кудри и царственная осанка смутно напоминали языческого бога Аполлона. Но если парень когда-нибудь взойдет на английский престол, ему придется расстаться с честолюбивыми мечтами, не то он — в погоне за призраком славы — ввергнет королевство в необдуманные авантюры.

Монарх с плохо скрываемым презрением осмотрел знать, собравшуюся на празднество. Лизоблюды и интриганы, все без исключения. Они суетливо, учтиво кланяясь и улыбаясь, расступились перед Ричардом, когда тот вышел танцевать, а ведь каждый лелеял надежду в один прекрасный день перегрызть горло принцам из Анжуйского дома и прибрать к рукам их трон.

— Отец, можно задать тебе вопрос? — Голос Иоанны в одно мгновение вывел Генриха из мрачных раздумий.

— Спрашивай, дитя мое, у меня нет тайн от тебя. — Как он любил свою малышку, воплощение совершенства и благородства! И не мог поверить, что Иоанна родилась от его союза с мстительной, ненавистной, постылой женщиной.

— Почему ты так суров с ним? — Простой вопрос, но раньше она никогда его не задавала, несмотря на многие годы ожесточенного конфликта между отцом и сыном, где ей нередко приходилось выступать миротворцем. По необъяснимой причине его дорогая Иоанна приняла сторону Ричарда и неизменно вставала на защиту брата. Генрих вспомнил, как в детстве дочь плакала, когда Джон с Ричардом поехали охотиться на волка, который наводил страх на уэльские деревни. После того как юноши вернулись, гордо волоча на аркане серую тушу чудовища, она рыдала над убитым хищником, как над любимым домашним зверьком.

Сердце Иоанны было открыто всем, и в этом заключались ее сила и самый ужасный недостаток. Девушка была готова видеть во всех только хорошее, даже когда там не на что было и смотреть, именно поэтому она оказалась в объятиях Эдмунда — пьяницы и блудника, пообещавшего ради нее отказаться от дурных привычек. Генрих знал, что мужчины, которым невтерпеж, частенько раздают подобные клятвы. Королю ничего не оставалось, как воспротивиться их отношениям. Разумеется, давняя вражда с отцом Эдмунда лишь способствовала королевскому решению. Раньше он ни в чем не отказывал Иоанне, и отношения отца с дочерью омрачились, так никогда и не став прежними. Эдмунд заявил, что сердце его разбито, и вскоре покинул родительский дом, чтобы залечить так называемые душевные раны. Генрих нисколько не сомневался, что вскоре до Иоанны дойдут слухи о его многочисленных любовных похождениях с мелкопоместными дворянками из французской глубинки, однако болвана убили в пьяной драке где-то под Ниццей. Поэтому Эдмунд останется в памяти Иоанны единственной настоящей любовью, а отец — злодеем, навеки разлучившим влюбленных.

Сердце разрывалось на части, когда король был вынужден вмешаться в помолвку дочери, но он обязан ставить государственные интересы выше прихотей собственных детей, несмотря на всю свою отцовскую любовь. По крайней мере, так он считал большую часть своей жизни. Когда в последние месяцы над ним нависла тень смерти, король позволил себе признаться, что нередко путал государственные интересы с собственной гордостью. Да, он раскаивается, но бремя королевского сана не позволяет признаться в этом остальным. Церковь знает, насколько легче становится человеку после исповеди, однако таким людям, как он, этот путь заказан. Единственное, что оставалось, — это позволить жгучему осознанию собственных ошибок и неудач разъедать потаенные уголки его души. Подобно могильным червям, которым очень скоро достанется его тело.

Но дочь задала ему вопрос. Почему он так суров с сыном, наследником престола, когда повсюду воспевают его доброту по отношению ко всем другим? Увы! Что он мог ответить своей драгоценной дочери? Отшутиться? Честно сказать, что причину охлаждения отношений с Ричардом так просто словами не объяснишь? Если посмотреть на это со стороны, он увидит не сына, а темное зеркало. Если уж быть абсолютно откровенным, в Ричарде он видел себя. Ричард, гордый и тщеславный, но в глубине души очень уязвимый, был точной копией молодого Генриха.

Генрих, на собственном опыте познавший, насколько тяжел крест короля, страдал от одиночества и душевной пустоты. Трон оказался тюрьмой, дворец — зверинцем, смотрителями которого служили мелкие дворяне, а их бесконечные интриги были единственным, что оставалось неизменным в постоянно меняющемся мире. Долгий путь, который проделала его душа от безрассудно смелого принца до черствого короля, утомил его больше любого сражения, в котором ему довелось участвовать. Утверждают, что сарацинский Пророк сказал: «Самую главную в жизни битву, самую священную войну человек ведет с самим собой». Генрих убедился, что еретики иногда знают об истинной природе человека больше, чем христианские праведники, которые самодовольно разглагольствуют об идеалах, надежно прикрывшись щитом лицемерия.

Но подобными мыслями он никогда в жизни не сможет поделиться ни с кем, даже с любимой дочерью, само существование которой свидетельствовало о том, что в его жилах еще осталась капля добродетели.

Да, он совсем состарился: не в силах навести порядок даже в собственных мыслях. Девушка задала ему вопрос. Что ж, она получит ответ — такой, какой он может дать.

— Я хочу защитить Ричарда от дворян, — после паузы произнес король. — Они набрасываются всякий раз, как только почуют слабину. Если Ричард не будет вести себя как настоящий мужчина, он не сможет стать королем. Однажды утром ему придется забыть о ласковых объятиях дам, ибо он проснется с кинжалом в груди.

Иоанна как-то странно посмотрела на отца. Ее синие как небо глаза, казалось, проникли ему в самую душу, глубже, чем цепкие когти Азраила.[34] Хм, возможно, именно поэтому он еще жив, к явному недоумению врачей. Ангел ищет душу, чтобы вырвать ее из бренного тела, но Генрих сомневался, что после долгих лет, проведенных на троне, у него осталась душа. А уж если осталась, дочь увидит, где она прячется, и, несомненно, не выдаст эту тайну.