Вместе с тем она понимала, что довольно суровая и даже мрачная атмосфера Иерусалима во многом объясняется особенностями рельефа местности и первоначального назначения города. Возведенный на холме, посреди пустыни, Иерусалим задумывался иевусеями как военная крепость. Изначально он не был приспособлен для мирных жителей, да и условий для этого не было. По пути на север Мириам заметила, что окрестные деревни имеют огромное количество источников воды, но сам Иерусалим родниками не располагал. Согласно своему первому предназначению (служить хананеям крепостью), город был окружен крепкими стенами из известняка, а единственный вход в него стерегли обитые железом ворота, продуманно расположенные друг за другом. Когда процессия приблизилась к мрачным городским стенам, Мириам обратила внимание, что вокруг очень мало деревьев. Священный город стоял на унылой земле, на которой не росла даже трава. Эта земля напоминала скорее пустынные просторы Синая, чем плодородные поля, которые Мириам видела, въезжая в южную Палестину.

Внутри городских стен пугающая пустота не закончилась. Улицы были выложены серыми плитами. За несколько столетий холмы поменьше осели и сровнялись. Их возница, обычно молчаливый коренастый мужчина, чье лицо покрывал загадочный узор родинок (неблагоприятный знак!), обронил, что улицы вымощены таким образом, чтобы ливень стекал с холмов в низину и очищал весь город. Увы, слишком чувствительной Мириам не повезло — в этом сезоне дождей было мало.

Тем не менее из письма Маймонида выходило, что за последние два года дела в Иерусалиме пошли в гору. Мириам боялась даже представить, каким был этот город до того, как султан победил варваров и вернул Иерусалим детям Авраама. Мириам слишком хорошо знала, что франки ничем не отличались от тех шаек грабителей Ханаана, с которыми столкнулся Иисус Навин, едва ступив на Святую землю. «Жестокие, безграмотные, исполненные ненависти» — так часто говорил дядя. Емко и точно.

С детства учителя твердили ей, что франки ниспосланы избранному Богом народу в наказание за грехи людей, за то, что они не соблюдают закон Моисеев. В соответствии с пониманием Мириам, все эти рассуждения стоили не больше, чем навоз, мимо куч которого они только что проезжали. Мириам не была уверена, что верит в существование Бога, но если Бог все-таки есть, то почему он считает убийство тысяч ни в чем не повинных людей справедливым воздаянием за мелкие человеческие слабости? Нет, ее народ цеплялся за подобные идеи, потому что они порождали иллюзию, будто Бог всегда со своим народом, даже тогда, когда печальная история евреев свидетельствовала об ином. Лучше верить в грозного Бога, который все же не оставляет тебя, чем оказаться в одиночестве перед зияющей пустотой космоса.

— Что-то ты притихла, милая моя. — Ревекка, тетя Мириам, наклонилась и положила костлявую руку на колено племяннице. — Как себя чувствуешь? Хочешь водички? Сегодня такая жара. Твой дядя предупреждал, что летом здесь нечем дышать, но я никогда не думала, что так оно и есть. Он всегда преувеличивает, ты ведь его знаешь…

Мириам улыбнулась старухе, которая почти десять лет была ей и матерью, и сестрой, и советчицей. Когда Ревекка начинала говорить, невозможно было вставить хотя бы слово. Даже дядя Маймонид, известный как замечательный оратор, умолкал в присутствии своей словоохотливой жены.

— Я хорошо себя чувствую, тетя Ревекка, — удалось вклиниться Мириам, когда ее пожилая опекунша переводила дух. — Просто любуюсь городом.

Внезапный порыв ветра отбросил в сторону ее тонкий шарф, и Мириам на несколько секунд позволила своим черным волосам развеваться на ветру. Ей нравилось чувствовать, как сухой летний ветер играет ее волнистыми локонами. Но тут она заметила похотливые взгляды мужчин и решила не нарушать обычай, пусть и раздражавший ее. Она обмотала вокруг головы светло-голубой шарф, но от этого внимание к ее персоне не уменьшилось. Возможно, виной всему были ее глаза — сверкающие, изумрудно-зеленые, необычные для этих мест. Или, что более вероятно, вполне сформировавшаяся грудь, которая притягивала взгляды зевак.

Она с раздражением прикрыла шарфом грудь и отвернулась от прохожих. Мириам заметила, что Ревекка оставалась на удивление молчаливой во время этой сцены. Обычно тетя была недовольна ее легкомысленным отношением к приличиям и читала ей бесконечные нотации, но на этот раз старушка ничего не заметила. Похоже, в мыслях она пребывала в совершенно другом месте. Глаза Ревекки сияли, когда она смотрела на простые каменные здания Иерусалима. Казалось, ее не беспокоили ни ужасная вонь, ни какофония звуков, доносившихся отовсюду.

— Никогда не думала, что доживу до этого дня, — призналась Ревекка, — что смогу помолиться в тени Стены, посмотреть на камни, которые все еще искрятся светом шехины.[35] Но чему удивляться? Жизнь полна чудес. Рука Хашема[36] направляет нас день за днем к цели, только ему одному ведомой. Житейские беды и радости, судьбы целых государств — всего лишь часть его радостного танца с его народом.

Мириам не могла сказать, что разделяет эти взгляды, но она уважала убеждения своей тети. Несколько лет назад девушка верила в Бога своего народа с бездумной наивностью ребенка. А потом прямо у нее на глазах франки изнасиловали и убили ее мать. После этого ей стало трудно верить во что-либо вообще.

— Далеко еще до дядиного дома? — поинтересовалась Мириам, больше для того, чтобы отвлечься от мрачных воспоминаний.

— По правде сказать, у меня для тебя сюрприз. Мы направляемся не к дяде, — ответила Ревекка, — во всяком случае, сейчас.

Мириам недоуменно взглянула на тетю. Она устала с дороги и не хотела никуда больше заезжать.

— Твой дядя устроил для нас аудиенцию у самого султана — вот как он встречает нас в Иерусалиме! — выпалила Ревекка, глаза которой блестели от возбуждения, вызванного такой честью. Даже несколько минут в обществе Саладина дадут тетушке пищу для законной похвальбы внутри узкого круга почтенных матерей семейств.

Султан. Что ж, встреча обещает быть очень интересной. Она никогда не видела Саладина, но не слышать о его делах было невозможно. Последние десять лет Мириам провела в Каире, где только и разговоров было, что об этом человеке. Каждый день она слышала о его бесстрашии и отваге, и в большинстве случаев все это оказывалось правдой, а не обычными льстивыми россказнями придворных. В глазах собственного народа он стал легендарной фигурой. Для арабов Саладин являлся напоминанием о славных днях Пророка и праведных халифов. Евреи видели в нем спасителя их народа, нового Кира[37], ниспосланного Богом, дабы вернуть скитальцев в Иерусалим.