Она собиралась провести день, обходя частные адреса, связанные с жизнью Дебюсси, и не касаться пока крупных общественных заведений и концертных залов. По ходу дела можно снять несколько фотографий, а если это окажется пустой тратой времени, то придумать что-нибудь другое. Но для начала и это представлялось неплохим способом с пользой провести время.

Дебюсси родился в Сен-Жермен-ан-Ле, теперь этот городок числился в поясе пригородов, 22 августа 1862 года, но был парижанином с головы до пят. Большую часть своих пятидесяти пяти лет он провел в Париже, начиная от дома на улице Берлин, где провел детство, и заканчивая домом номер 80 по авеню дю Буа де Болонь, где скончался 16 августа 1916 года, за четыре дня до того, как немцы начали обстрел Парижа из дальнобойных орудий. Кладбище Пасси в Шестнадцатом округе, где похоронен Дебюсси, Мередит собиралась посетить в завершение своего паломничества, быть может, на обратном пути, в конце недели.

Мередит глубоко вздохнула. Париж, город Дебюсси, казался ей родным. После безумной суматохи сборов и отъезда с трудом верилось, что она все-таки здесь. Она посидела минуту, любуясь городом, потом достала и расстелила на столе карту. Уголки свесились вниз, как будто она накрыла стол яркой скатертью.

Она заправила за ухо несколько выбившихся прядей и склонилась над картой. Первым в ее списке адресов стояла улица Берлин, на которой Дебюсси с родителями и братьями-сестрами проживал с раннего детства до двадцати девяти лет. Дом стоял всего через квартал от квартиры поэта-символиста Стефана Малларме — в его знаменитом салоне по четвергам бывал Дебюсси. После Первой мировой войны улицу, как и многие другие с немецкими названиями, переименовали в улицу Льеж.

Мередит провела по ней пальцем до улицы Лондре, где Дебюсси снимал меблированные комнаты для себя и своей любовницы Габи Дюпон в январе 1892-го. Дальше шла квартирка на крошечной улочке Гюстава Доре, дом 17. Рядом, сразу за углом — улица Кардине, где они жили, пока Габи не ушла от него под новый, 1899 год. Дебюсси оставался по тому же адресу с первой женой, Лилли, еще пять лет, пока и эта связь не прервалась.

В смысле расстояний и маршрутов Париж оказался очень удобным городом. Все можно обойти пешком, тем более что Дебюсси провел жизнь в относительно маленьком районе, на улицах, лучами расходившихся от площади Европы до границы с Восьмым и Девятым округами у вокзала Сен-Лазар.

Мередит обвела нужные адреса черным маркером, с минуту разглядывала получившуюся картину и решила начать с самого дальнего, чтобы, возвращаясь, приближаться к отелю.

Она сложила карту, с трудом заставив ее согнуться по прежним складкам, допила кофе, смахнула со свитера крошки и один за другим облизала пальцы, отгоняя искушение заказать что-нибудь еще. Стройная худенькая Мередит, надо сказать, любила поесть. Пирожки, булка, пирожные — все то, что теперь числится вредным. Она оставила бумажку в десять евро по счету, добавила горсть мелочи на чай и отправилась в путь.

Меньше четверти часа ей понадобилось, чтобы добраться до площади Конкорд. Отсюда она повернула на север, мимо базилики Мадлен, необычной церкви, напоминающей римский храм, и дальше по бульвару Малешерб. Еще через пять минут она свернула на авеню Веласкеса к парку Монсо. После грохота машин на главных улицах эти престижные тупички казались отчужденно тихими. Платаны с пятнистой, как веснушчатые руки стариков, корой стояли вдоль тротуара. На многих стволах виднелись надписи. Мередит оглядела выстроившиеся вдоль сада белые здания посольств, бесстрастные и какие-то надменные. Остановилась и сделала несколько снимков, чтобы не забыть со временем планировку квартала.

При входе в парк Монсо было вывешено летнее и зимнее расписание. Мередит прошла в черные кованые ворота и оказалась на широкой зеленой лужайке. Сразу представилось, как гуляли здесь по широким аллеям Лилли, Габи, а может, и сам Дебюсси за руку с дочкой. Длинные белые летние платья мели пыль на дорожках, а может быть, дамы под широкополыми шляпками сидели на зеленых металлических скамеечках, расставленных вдоль газона. Отставные генералы в военных мундирах и темноглазые дети дипломатов, гоняющие деревянные обручи под бдительным присмотром гувернанток. Сквозь зелень просвечивала декоративная колоннада — копия греческого храма. Чуть дальше каменная пирамида ледника, отгороженная от посетителей, и мраморные статуи муз. В конце парка вереница пони катала взад-вперед восхищенных детишек.

Мередит наснимала множество фотографий. Если забыть об одежде людей и сотовых телефонах, парк Монсо почти не отличался от виденных ею фотографий столетней давности. Все было так живо, так отчетливо.

С удовольствием покружив полчаса по парку, Мередит наконец повернула к выходу и оказалась перед станцией подземки на северной стороне. Надпись: «Линия Монсо № 2» над входом, стилизованная под модерн, могла бы выглядеть так же во времена Дебюсси. Она сделала еще пару снимков, потом перебралась через шумный перекресток и очутилась в Семнадцатом округе. После старинного изящества парка кварталы здесь представлялись почти трущобами. Дешевые магазинчики, одинаковые дома. Она легко нашла улицу Кардине и отыскала многоквартирный дом, где больше ста лет назад жили Дебюсси и Лилли. Снаружи он выглядел таким же простым, скучным, непримечательным. В нем не было индивидуальности. Дебюсси в письмах любовно описывал скромную квартирку, рассказывал об акварелях и масляных полотнах на стенах.

Минуту она колебалась, не позвонить ли в звонок. Может быть, кто-нибудь впустит ее осмотреть дом изнутри? Как-никак, именно здесь Дебюсси создал труд, изменивший всю его жизнь, — свою единственную оперу, «Пеллеас и Мелизанда». Именно здесь выстрелила в себя Лилли Дебюсси, когда за несколько дней до пятой годовщины их свадьбы окончательно поняла, что Дебюсси к ней не вернется, что он ушел от нее к одной из своих учениц, Эмме Бардак, и поселился в доме ее матери. Мысль, что Лилли прожила остаток жизни с постоянным воспоминанием о Дебюсси, застрявшим в ее теле, казалась Мередит самой острой, почти болезненной чертой всей истории.

Она протянула руку к серебристому пульту, но удержалась и не нажала кнопку интеркома. Мередит верила в дух места, в то, что при определенных обстоятельствах в некоторых местах может сохраняться эхо прошлого. Но здесь, в городе… слишком много времени прошло. Даже если кирпич и известка остались теми же, за сотню лет человеческий муравейник оставил здесь слишком много призраков. Слишком много шагов, слишком много теней.

Она повернулась спиной к улице Кардине. Достала карту, сложенную аккуратным квадратиком, и стала искать площадь Клода Дебюсси. Нашла — и испытала еще одно глубокое разочарование. Уродливые серые шестиэтажные дома, на углу магазин подержанных вещей. И кругом никого. Все казалось заброшенным. Вспомнив статуи парка Монсо, увековечившие писателей, художников, архитекторов, Мередит сердито подумала, что Париж мог бы почтить одного из своих самых знаменитых сынов чем-нибудь поприличнее.

Она повернула назад, к шумному бульвару Батиньоль. Все, что она читала о Париже 1890-х, Париже Дебюсси, рисовало его довольно опасным местом, удаленным от больших улиц и бульваров. Здесь были места — quartiers perdus,[4]— куда лучше было не соваться.