Повторяющиеся такты взлетали из оркестра и плыли по пустым проходам. Мередит вспоминала, сколько раз она участвовала в подобном. Ждала за кулисами со скрипкой и смычком в руках. Ощущала, как предвкушение, волнение и страх остро отдаются под ложечкой перед первым шагом в зал. Подстроить скрипку, чуть подтянуть струны и смычок, осыпая крупинками канифоли черный капрон длинной концертной юбки.

Мэри подарила ей первую скрипку, когда Мередит было восемь лет. Как раз тогда она насовсем перебралась к ним. Больше не будет возвращений к «настоящей» матери на выходные. Футляр со скрипкой ждал ее на кровати в комнате, которая станет ее комнатой, — желанный дар для девочки, потрясенной тем, как обошлась с нею жизнь. Для ребенка, успевшего повидать слишком много.

Она ухватила свой шанс обеими руками. Музыка стала для нее спасением. У нее были способности, она быстро схватывала и много работала. В девять лет она уже играла на школьном концерте в балетной студии Милуоки. Вскоре она стала заниматься и на рояле. Музыка стала главной в ее жизни.

Она мечтала о профессии музыканта и в начальной, и в средней школе, до выпускного класса. Ее преподаватели советовали поступать в консерваторию и уверяли, что она скорее всего пройдет. И Мэри тоже.

Но в последнюю минуту Мередит струсила. Уговорила себя, что она недостаточно хороша. Что у нее нет чего-то самого необходимого. Вместо консерватории она подала документы в Университет Северной Каролины на отделение английского и поступила. Она завернула свою скрипку в красный шелковый платок и уложила в обитый синим бархатом футляр. Ослабила натяжение волоса на дорогих смычках и укрепила их на крышке. Уложила в специальное отделение золотистый кубик канифоли. Убрала футляр в самую глубину шкафа и оставила там, когда уезжала из Милуоки в колледж.

В университете Мередит прилежно училась и окончила magna cum laude.[6]Она все еще играла по выходным на фортепиано и давала уроки детям знакомых Билла и Мэри, но не более того. Скрипка оставалась в шкафу.

Ни разу за все это время она не подумала, что ошиблась.

Но в последнюю пару лет, наткнувшись на тонкие ниточки, связывавшие ее с кровными родственниками, она стала порой сомневаться в своем решении. И сейчас, в зале Пале Гарнье, сожаление о том, что могло бы сбыться, больно стиснуло сердце двадцативосьмилетней Мередит.

Музыка смолкла.

Внизу, в оркестре, кто-то рассмеялся.

Толчком вернулось настоящее. Мередит встала, вздохнула, откинула с лица волосы и тихонько вышла из зала, Она пришла в Оперу в поисках Дебюсси, а добилась лишь того, что воскресила собственный призрак.

Снаружи уже жарко светило солнце.

Чтобы разогнать грусть, Мередит обогнула здание и прошлась по улице Скриб, рассчитывая выйти напрямик к бульвару Османа, а с него — к Парижской консерватории в Восьмом округе.

На тротуаре было полно народу. Кажется, весь Париж высыпал на улицы порадоваться золотому деньку, так что Мередит приходилось пробираться сквозь толпу. Царила атмосфера карнавала. На углу выступал уличный певец, студенты раздавали рекламные листовки, сообщавшие о дешевых обедах и распродажах модной одежды, торговец с чертиком, кувыркавшимся между двух палочек, вскидывал его высоко в воздух и ловко подхватывал на лету, с лотка торговали часами, цепочками и бусами.

У нее зазвонил мобильник. Остановившись, Мередит порылась в сумочке. Шедшая за ней женщина ударила ее тележкой по щиколотке.

— Escuze-moi, madame.[7]

Мередит виновато махнула рукой:

— Non, non, c'est moi. Desolee.[8]

Пока она искала телефон, звонки прекратились. Отойдя в сторонку, она открыла список непринятых звонков. Номер оказался французский, смутно знакомый. Она уже собиралась нажать «Позвонить», когда кто-то сунул ей в руку рекламную листовку.

— C'est vous, n'est ce pas?

Мередит удивленно вскинула голову.

— Простите?

На нее уставилась миловидная девушка. Жилет-безрукавка и военные штаны, прижатые банданой короткие волосы с клубнично-рыжими и соломенными прядками, — она выглядела, как множество молодых девиц на улицах Парижа.

Девушка улыбнулась.

— Я говорю, она похожа на вас, — повторила она, переходя на английский и ткнула пальцем в листовку в руках у Мередит. — Вот эта картинка.

Мередит взглянула на листовку.

«Толкование Таро, хиромантия и прозрение души» — на первом плане изображение женщины с короной на голове. В правой руке она держит меч, в левой — весы. По подолу длинного платья узор из музыкальных нот.

— В самом деле, — сказала девушка, — ее можно принять за вас.

В верхней части нечетко пропечатанной картинки Мередит рассмотрела римские цифры XI, внизу подпись — «La Justice», «Справедливость». Она вгляделась. Женщина действительно чем-то напоминала ее.

— Не нахожу сходства, — возразила она и покраснела, стыдясь своей лжи. — Так или иначе, я завтра уезжаю из города, так что…

— Все равно оставьте себе, — настаивала девушка. — У нас открыто семь дней в неделю, и это прямо за углом. Пять минут ходу.

— Спасибо, но это не для меня, — сказала Мередит.

— Моя мама хорошо знает дело.

— Ваша мама?

— Она гадает на Таро, — улыбнулась девушка. — Толкует значение карт. Приходите.

Мередит открыла рот — и снова закрыла. Нет смысла затевать спор. Проще взять листок, а потом выбросить его в урну. С натянутой улыбкой она опустила рекламу в карман куртки.

— Знаете, совпадений не бывает, — добавила девушка. — Все, что случается, имеет свою причину.

Мередит кивнула, не желая затягивать одностороннюю беседу, и двинулась дальше, так и сжимая в руке телефон. На углу она оглянулась. Девушка стояла на том же месте и смотрела ей вслед.

— Вы и вправду совсем как она! — крикнула она. — Отсюда всего пять минут. Серьезно, заходите!

Мередит совсем забыла о листовке, засунутой в карман куртки. Она ответила на пропущенный звонок — просто агент французского бюро путешествий подтверждал броню номера — и перезвонила в аэропорт уточнить время завтрашнего рейса.

В отель она вернулась к шести, усталая, со сбитыми от хождения по асфальту ногами. Мередит перегрузила кадры на жесткий диск ноутбука и взялась перепечатывать записи, сделанные за последние три дня. В половине десятого купила в баре напротив сандвич и съела его в номере, не отрываясь от работы. К одиннадцати закончила. На сегодня все.