– Очень. В нем есть что-то такое, что я редко встречаю в молодых людях. Знаете, что мне сказал один водитель, очень хороший человек: ваш Ваня – второй Баталов, таких сейчас нет.

– Он не актер…

– Он окончил МГИМО и он ресторатор. У него в Переделкине ресторан «Дети солнца». Он с детства кулинарил. У нас была премьера «Сорри», и мы с Глебом позвонили сказать, что идем домой. А он говорит: приходите, обед готов. Сам приготовил курицу какую-то, салат «оливье», накрыл стол красиво, положил салфетки… Он учился тогда в седьмом классе.

– Вы ссоритесь дома?

– С Глебом? Мы с ним уже так давно не ссорились! Забыли, как это выглядит. Когда были помоложе, часто ссорились. Даже переходили на разные стороны улицы. Я в одну сторону, он в другую.

– У него взрывной характер или спокойный, флегматичный?

– Нет, у него и взрывной тоже. Ему нужны люди, которые его понимают.

– Вы такой человек?

– Да, конечно. Я думаю, да. У меня впечатление, что мы подходим друг другу.

– Я слышала, как он нашел вас – как актрису и как жену…

– Он искал актрису для фильма «В огне брода нет» на роль Тани Теткиной. И увидел меня в телефильме, где играл весь молодняк ТЮЗа. Худсовет «Ленфильма» меня не пропустил, а он сказал: или она, или никто. А это был его дебют.

– Вы играли зайчиков-лисичек?

– В массовке. Первая моя роль была – подмена Бабы-Яги. Я должна была возникать из оркестровой ямы. То есть мои руки со страшными пальцами должны возникнуть. И я должна говорить два слова: не клади, не клади! И я так волновалась, что руки вылезли, а слова я забыла сказать. И первое появление мое было безмолвно. А потом меня ввели в «Зайку-Зазнайку» на роль Лисы. Я в зоопарк ходила, наблюдала за хищницей. Придумала себе какой-то танец и песню пела: «Сегодня ровно тридцать лет, как я в лесу живу. Себе сегодня на обед я волка приглашу». У меня была мизансцена, когда я подхожу к главному герою, Зайцу, и начинаю дуреть. Меня как-то смаривает, водит. И когда я уже совсем того, я говорю: я тебе сейчас правду скажу – нравишься ты мне. Это был мой день. 10 утра 1 января. Представляете, Тамаре Дегтяревой – Джульетту, а мне – ввод в Бабу-Ягу и Лиса в 10 утра 1 января! Меня вводил артист Васильев, дивный дядька. После спектакля подошел: знаешь, Инна, я разговаривал с педчастью, ты слишком сексуальна, секс надо убрать. А я даже не знала этого слова. И потому не знала, что убирать.

– Вы пошли в зоопарк смотреть, как там лиса себя ведет. А когда в ролях вы выделываете всякие штуки – откуда берете? Наблюдаете за другими или все есть в вас, из себя вынимаете?

– Параллельно. Я должна признаться, Оля, что я узнаю себя. И я благодарна Марку Анатольевичу, что он мне предлагает разное. Я же не знаю, могу я это, не могу. Вы сказали, что говорят: гениальная, талантливая… а я не могу даже в это войти, вчувствоваться. Потому что по этой дороге можно идти, идти и идти, и находить все новое, новое и новое. Нет конца.

Идиот в юбке

– Я благодарна Владимиру Бортко, что он предложил мне в сериале по Достоевскому генеральшу Епанчину, потому что это целый мир. Я мечтала раньше сыграть Льва Николаевича, идиота…

– Я помню. Когда вы мне это сказали, я вам ответила: а вы и есть идиотка… в смысле, идиот в юбке…

– Вот я нашла идиотку в этой истории, родственную душу Льву Николаевичу. Это она. Это как о ней муж-генерал говорит, когда у нее истерические моменты: с ней это бывает, раза два в месяц, и тогда она становится, как ни странно, прозорливой… У меня там истерика на даче, когда пришли молодые демократы, революционеры, и она говорит: а вот он возьмет и зарежет. И зарежет. То есть в ней открывается та же зоркость, что у Льва Николаевича в его минуты пред-болезни…

– Вы все время открываете…

– Пока открываю. Все время интересно.

– Чему и кому вы благодарны за то, что вы есть вот такая Инна Чурикова?

– Бабушке – обязательно. Потому что чувство, связанное с моей бабушкой Акулиной Васильевной, я воспринимаю как чувство родины…

– Вы были там уже взрослой?

– Нет. Я боюсь увидеть место, где был ее дом, а его нет. Если я это увижу… Во мне это живет. Бабушка, мама, Глеб, Ваня… У меня же поздний ребенок. И вот это чувство, когда мы в очереди, перед свиданием с маленькими для кормления, стоим в белых косыночках, в белых рубашечках, девять человек в палате, у зеркальца и краника стоим прихорашиваемся. Это же первый раз… Было такое счастье! Вот тогда я была счастлива. Чистое счастье. И именно тогда я так сильно любила свою маму, я так была ей благодарна! Я просто ее люблю, а тогда я чувствовала, как я ее люблю. Что она меня родила, что она прошла через то же самое…

– В вас проснулось материнское чувство, и вы ее поняли.

– Правильно.

– Значит доверие людей, все время интересно и любовь – и будет нам счастье?..

– Может быть…

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Он – не человек тусовки. Его репутация – репутация подлинного художника. Довольно перечислить фильмы, им снятые, чтобы оценить его художественный масштаб: «В огне брода нет», «Начало», «Прошу слова», «Тема», «Валентина», «Васса», «Мать», «Романовы – венценосная семья», «В круге первом», «Без вины виноватые»…

Характер

– Глеб, вы – уральский человек, а у меня папа из уральских кузнецов, по нему я могу судить об уральском характере: твердый, даже жесткий. Но вы художник, стало быть, человек сомневающийся. Как это сочетается?

– Жесткий? Не очень. Я скорее лирик. Думаю, из фильмов это следует. Хотя профессия отбирает характер…

– Отбирает или формирует?

– И отбирает, и формирует. Чтобы работать в кино, нужно обладать достаточно самостоятельным и настойчивым характером. Я, например, застенчив, но когда начинается работа на площадке, меняюсь. Режиссер, как и любой человек, состоит не из одного качества, скажем, твердости…

– Из самомучительства тоже?

– Думаю, да. Но никого из посторонних это не касается. Только, может, самых близких, которым приходится сталкиваться с этим и испытывать известный дискомфорт.