Глава 1. Почтенное семейство

Милэдон, просторное владение, лакомый кусок в не слишком завлекательной топографии, сплошь изъеденной ледниками, вылизанной ветрами и загодя нелюбезной ко всему живому, от прочей сварливой упырьей долины отличалось ухоженностью.

Ленники души не чаяли в радетельном господине, а то и личную заинтересованность имели, чем иначе объяснить странное усердие?

Рощи, трепетно сберегаемые, скромные и опрятные вырубки-выработки, любовно расчищаемые, лазоревые, что мечта утопца, озёра, насколько знал Адалин, богатые рыбой и водоплавающей птицей даже сверх меры. Аж две собственных мельницы, обе исправные, пивоварня и пашня. Последнее — особенная редкость и повод гордиться, а заодно и опасаться набега завистливых соседей.

Выращивать что-либо, кроме царапучего, ядовитого бересклета и лебеды в здешних почвах казалось верхом безумия. А всё ж сноровистым хозяйственникам удавалось. И Князь весть каким образом. Ибо тощая супесь окрест изобиловала, разве что, камнями да рытвинами. Ну, и лесом, само собой. Да таким, что за годы упорной, ожесточённой борьбы за существование выработал непререкаемую устойчивость ко всем каверзам судьбины, вроде мороза, ураганов, подсечного земледелия и возможного конца света. Почему и рос с самозабвенностью замыта37. Да ещё отбиваться навострился.

Кроме сельскохозяйственной сметки и записной домовитости, старый Генрич отличался ещё и беспробудным гостеприимством. В поместье вечно торчали всевозможные не столь зажиточные кумушки, безземельная родня, далёкая, как щербатый месяц над горами, мутные соседские отпрыски и прозорливые министериалы38, приживальщики и свора вечно голодных динстманнов, портящих местных наследников гульбищами-охотами.

И само несметное семейство.

Младшие братья Одрич, Йонек, Дитуш и Эстэрварт, «тётушки» разных возрастов, от давно окостеневшей Альдэгерды, перемещаемой исключительно по праздникам благодарными потомками, до юной, розовощёкой Ингигерд, скакавшей по двору с шалопаями-правнуками старого Милэдона. Средний из четверых сыновей, Луксас, уже успел обзавестись не только детьми, но и внуками. И мелкий Уольрич с робким, угрюмым Генричем Вторым бодро марали в пыли нарядных деревянных коников.

Фладэрик, подъезжая к благолепному муравейнику, крепостным забором обнесённому, ожидал чего-то подобного, особенно умиляясь настежь растворённым воротам — в полторы пяди толщиной створка. Потому не удивился ни столпотворению, ни взопревшим, вечно торопящимся конюхам, ни гвалту, осенявшему замковый двор. Ведь так и должно выглядеть добротное родовое гнездо. Ну, разве что, поменьше воплей, звона, закипавшей на задах потасовки и, возможно, репы, горой сваленной аккурат посреди мощенного двора.

Объезжая рыже-бурый курган корнеплодов, Адалин обнаружил сломанную телегу, кокетливо притаившуюся за нарядной свалкой, деловито хрумкающих поклажей лошадей, бранившихся неопрятных сервов с верными мотыгами наголо и Альдэгерды, видимо, позабытой заботливыми родственничками в жутком передвижном кресле на припёке.

Драка затевалась именно тут, при активном участии вовсю костерившей нерадивых остолопов бабуси в бежевом чепце. Упырь фыркнул. Альдэгерда, судя по всему, и в лучшие годы не отличалась кротостью, а уж теперь, с лихвой насладившись жизнью, приобрела все черты хрестоматийной, прямо-таки записной упырицы. Даже несмотря на чепец. С богатым словарным запасом и недурственным воображением.

Внять мудрости веков собралась приличная толпа дворни.

Фладэрик, препоручив воронка заботам нервно косившего на оглушительную троицу конюха, тоже остановился посмотреть, а вернее, послушать, рассеянно перестёгивая пассовые ремешки да пояс с цепями подтягивая.

Альдэгерда, имевшая изначальное преимущество — несмотря на мотыги, «остолопы» явно робели перед свирепой хозяйкой, — как раз перешла к заковыристым, непристойным благопожеланиям родне всех присутствующих аж до седьмого колена. С подробностями. И Адалин молча мотал на воображаемый ус изрекаемое, против воли усмехаясь.

— Фладэрик? — несколько запыхавшийся, чуть не на глазах лиловеющий не то от изумления, не то от удушья Стэван, третий из сыновей Генрича, выскочил откуда-то из-за толпы прямо на Упыря и разом остолбенел, опуская кнут.

Судя по платью, вампир сам едва-едва соскочил с седла. И поездку перед тем имел не менее увлекательную, чем иронично кривящийся гостюшка. Так что пегая, хлопьями, грязюка покрывала подданного аж до осиянной льняными локонами макушки.

— А ты здесь… каким ветром?

— Попутным, — откликнулся Адалин, улыбаясь чуть отчётливее.

Почтенная старица приступила к подробному описанию особенностей физиологии провинившихся, чрезвычайно упирая на детали.

Стэван закашлялся, обронил кнут и взвыл сакраментальное:

— Бабушка!

Фладэрик, прикидывая, ждать ли приличествующего моменту обморока, осмотрительно посторонился. Стэван же чувств лишаться раздумал. Вместо этого, подобрав кнут, свирепо зарычал на ближайших зрителей и проворно сориентировал недогадливых. Отменно сквернословящую бабусю откатили в дом под немолчный аккомпанемент сварливых благопожеланий, «мотыгам» надавали по шеям, недожранную шустрыми лошадками репу на тележках потащили куда-то к хозяйственным постройкам в глубине.

Стэван, белобрысый, могучий, что твой дуб, и столь же сговорчивый, пользовался заслуженным, граничащим с паникой уважением. При таких плечах — и луженной глотке, от бабки унаследованной — трудно его не вызвать. Наконец, разогнав дворню, вампир снова обратил внимание на ухмылявшегося гостя, смиренно поджидавшего в тенёчке разросшегося в несколько стволов боярышника.

Пригладив бледные кудри, подданный попробовал изобразить на широкоскулой физиономии скромное подобие радушия, а то и радости. Ничуть не бывало. Выражение вышло до того натянутым, что и сам лицедей, прекрасно сообразив производимый эффект, махнул рукой. Насупился, подозрительно зыркнул исподлобья:

— Иди в дом, Адалин… Коль приехал.

Фладэрик, пока причин не понимая, лишь пожал плечами да, не переставая усмехаться, молча последовал за крепышом. Стэван, сопя звероящером, печатал шаг по камням, словно пятками гвозди заколачивал. Да ещё кнутовище гнул эдак… характерно. Упырь начал кое о чем догадываться. И догадки эти его совсем не обрадовали.

— Генрич ещё не вернулся, — сообщил подданный, пропуская гостя вперёд себя. — Будет к вечеру. Так ведь ты не к нему…

— Не к нему, — подтвердил Упырь, намётанным взглядом окидывая владение. Положительно, строили его, даже сочиняли, не без смекалки. Кажущаяся приветливая беззащитность на деле оборачивалась тяжкими, железом окованными последствиями, кои Фладэрик очень одобрял.

— Надолго к нам?

— Проездом, — скупо обронил Упырь.

Стэван, хмурясь пуще прежнего, воровато глянул по сторонам, проворно ухватил гостя за плечо и, придвинувшись чуть не нос к носу, зашипел:

— Стало быть, от Поста в Розу? Значит, слыхал?! Про Прихоть…

— Слышал, — Адалин не спешил ни отпираться, ни отстранять напирающего богатыря.

Дюжий Милэдон, вовсю напрягая плечи вслед за извилинами, продолжал цедить сквозь плотно стиснутые зубы:

— А про Тэрглоффа? Про предписание высочайшее, про то, что в Замок брата трижды дёргали, да обратно… на телеге привозили?

Фладэрик, не моргнув, продолжал равнодушно смотреть в опасно сузившиеся, побелевшие зенки. Хотя внутри поганенько ёкнуло. Ведь стоило предположить.

— Что за шашни у вас там были, не спрашиваю. Да только, если ты такой друг ему закадычный, будь добр… — загадочно не окончив фразы, подданный скривился. Находись они снаружи, вампир сплюнул бы. И не факт, что не на сапоги Упырю.