– Вот видите! Я предупреждала: так и будет.

«А тебя это радует? – со злостью подумала Саманта. – Старая дура… Мёль, конечно, сейчас в полном нокауте – и моральном, и физическом. Но может, он все-таки будет раздавать автографы по пути в раздевалку? Черт, пусть хоть какая-то память останется об этой бесславной игре. Надо срочно спускаться, такой шанс подворачивается раз в жизни! Только попроворнее!»

Саманта стремглав бросилась к лестнице, по дороге чувствительно толкнув свою злорадную соседку, не оборачиваясь буркнула что-то извинительное и полетела вниз. Мёль и впрямь еще был в зоне досягаемости: он медленно, тяжело дыша и косолапя сильнее обычного, двигался вдоль ограждения, то и дело поправляя на плече сумку с ракетками; автоматически, даже не глядя на выстроившуюся очередь поклонниц, брал протягиваемые ему открытки и рекламки, расписывался и передавал обратно. Он выглядел не расстроенным, но опустошенным, покорившимся своей участи. Его волосы уже не развевались на ветру, а висели тяжелыми влажными прядями. Саманта, пристроившаяся в самом конце бурляще-повизгивающей очереди, торопливо порылась в сумочке и извлекла толстый красный фломастер, непонятно как, но очень кстати там оказавшийся. Только вот заблаговременно обзавестись рекламным буклетиком она не догадалась, билет на матч куда-то запропастился, а Мёль неотвратимо приближался – он должен был приблизиться через пару секунд. В последнее мгновение она стащила с головы бейсболку и протянула ее подошедшему Мёлю вместе с фломастером.

Кричащее сочетание красного и желтого, вероятно, впечатлило его: он поднял глаза, посмотрел на Саманту и неожиданно притормозил. Его взгляд вначале стал просто осмысленным, потом заинтересованным, потом почти восхищенным. Искренне надеясь, что сейчас на ее щеках играет нежный румянец, а нос не успел обгореть, Саманта кокетливо улыбнулась, распрямила спину и поправила светлые локоны. Она знала, что в последнее время расцвела особенно буйно и пышно, но воспринимала свою яркую кукольную внеш–ность как данность – на телевидении хватало привлекательных женщин, тамошние мужчины привыкли к постоянному лицезрению смазливых мордашек и не таращились на каждую красотку с восторгом и изумлением, как на свалившуюся с неба инопланетянку. У Мёля, похоже, было совсем другое мнение на сей счет. Он расписался на козырьке, не сводя с Саманты темно-серых, чуть прищуренных глаз, а потом, продолжая сжимать бейсболку в левой руке, а фломастер в правой, вдруг спросил:

– Как тебя зовут?

Его интонация понравилась Саманте: вопрос прозвучал не нагло, а абсолютно естественно, словно они встретились на какой-нибудь вечеринке.

– Саманта.

Мёль улыбнулся впервые за последние полтора часа, точнее, это была бледная тень улыбки на лице очень уставшего человека, опустил глаза и резво начертал рядом со своей подписью несколько цифр. Передавая бейсболку через ограждение обратно, он негромко сказал:

– Позвони мне, Саманта.

И он двинулся дальше. Саманта ошеломленно смотрела ему вслед, держа бейсболку с нацарапанным на ней номером телефона прямо перед собой, будто прося милостыню. Почти у самого входа в тоннель, ведущий в раздевалку, Мёль обернулся, вновь скользнул по ней оценивающим взглядом, поднес левую руку с отставленными мизинцем и большим пальцем к уху и повторил:

– Позвони мне, Саманта.

Из-за шума постепенно рассасывающейся за спиной толпы Саманта не расслышала сказанных слов, но догадаться, что Мёль вторично произнес ту же фразу, было несложно.

Несколько дней Саманта терзалась сомнениями, стоит ли звонить Мёлю и какими могут оказаться последствия этого звонка. Нужно ли бросаться в подобную авантюру и затевать роман (в чем сомневаться не приходится, выражение его глаз было вполне однозначным) с публичным человеком, практически знаменитостью, да еще спортсменом? Конечно, это лестно – ведь он хорош собой, за ним бегают толпы поклонниц, а он выделил из сборища именно ее. С другой стороны, кто может дать ей гарантию, что многолетняя слава не превратила его в законченного подонка, обращающегося с женщинами по-скот–ски? Ведь даже его короткое требование позвонить прозвучало как категоричный приказ, отданный тихим, но твердым тоном. В конце концов, раскинув и так и этак, она рассудила: жизнь дается нам всего один раз. И почему бы не воспользоваться предоставленным шансом на непредсказуемое любовное приключение? Отступить она всегда успеет. Но по крайней мере будет что вспомнить в старости.

Когда Саманта набирала его номер, ее не покидало ощущение нереальности происходящего. Звонить Эдварду Мёлю – почти то же самое, что звонить Тому Крузу, или Брайану Бойтано, или английской королеве. Позвонить и сказать: «Привет, это я, Саманта. Как дела?» Выдержав лишь три гудка, Саманта уже протянула палец к рычагу, чтобы нажать на него и никогда больше не набирать эту сказочно невероятную последовательность цифр, заставляющую ее вибрировать от смятения и дурацкого страха, но в этот самый момент трубку сняли, и приятный мужской голос произнес:

– Алло, я слушаю.

Саманта растерялась. Она не знала, кто подошел к телефону, что ей следует сказать, и поэтому произнесла именно те слова, которые минуту назад казались ей такими глупыми:

– Добрый день. Это я, Саманта.

– О-о-о-о… – пропел голос, взлетая все выше и выше. – Саманта… Синеглазая блондинка с южной трибуны. Привет, привет. Я уж не думал, что ты все-таки позвонишь. Я решил, что так погано играл, что все хорошенькие девушки объявили мне бойкот. Приятно…

– Ты играл очень красиво, как всегда, сероглазый шатен, – ответила Саманта потихоньку приходя в себя. Подумаешь, Эдвард Мёль. Просто молодой бойкий козлик – такой же, как все. – У тебя восхитительные удары по линии. Они так выверены, так безукоризненно точны. Но этот аргентинец…

– …Играл лучше. Я понял. Ему, наверное, на этой адской жаре было вполне комфортно, даже прохладно. А у меня ко второму сету красные круги поплыли перед глазами. Я уже и не различал: мячик на меня летит или солнечный блик… Да черт с ними, с аргентинцем и с этим турниром, с которого я так позорно вылетел. Слушай, синеглазая блондинка с южной трибуны, как ты относишься к идее встретиться еще раз – и не на корте, а в каком-нибудь более тенистом месте?

Конечно, он действовал нахрапом. С другой стороны – а как еще он должен был действовать? Вежливо побеседовать минут пять о новейших тенденциях в мировом теннисе и распрощаться? Саманта сочла его поведение вполне логичным и дала согласие на встречу.

Эду Мёлю было двадцать шесть лет, его карьера резво шла на спад: новое поколение теннисистов – девятнадцатилетние дюжие парни, сердца которых пока работали мощно и бесперебойно, как ракетные двигатели, – выталкивало Мёля с корта своими широкими плечами. Эд неуклонно спускался в мировом рейтинге и уже благополучно выехал за пределы первой сотни. Но поскольку он по-прежнему оставался единственным в стране теннисистом экстра-класса (к тому же в меру обаятельным и фотогеничным), его охотно привлекали для рекламы спортивной одежды, бытовой техники, лекарственных средств – и на этом он загребал столько, что смело мог скатываться хоть в третью сотню. Прошли те времена, когда он круглогодично колесил с турнира на турнир, не зная ни летних, ни зимних каникул. Теперь, по его словам, он собирался участвовать разве что в нескольких турнирах в год, и его совершенно не пугало, что это отрицательно скажется на рейтинге. Эд потихоньку завершал свою профессиональную спортивную карьеру и намеревался в ближайшее время опробовать свои силы то ли в аптечном, то ли в ресторанном бизнесе.