кладбище у которой были только деревянные кресты, и проводилась женщиной, которая хотела, чтобы на могиле ее погибшего сына был воздвигнут памятный камень.

Создание церемонии вскрытия этого первого надгробия стало общинным процессом, который разрабатывался Старейшинами совместно с членами семьи умершего и включил в себя вышедшие из употребления элементы традиционного оплакивания. Когда многие семьи и различные общины эту церемонию повторили и видоизменили, она стала подлинным новшеством и частью живой культуры. Она даже включила в себя расчеты семейного бюджета, чтобы хватило денег на надгробие и угощение для общины после церемонии. Ни один отдельный человек, ни даже «рабочая группа» не смогли бы намеренно создать такой сложный, красивый и исцеляющий ритуал.

Отдельные лица или назначенные комитеты не могут разрабатывать устойчивые системы, особенно в переходные и неспокойные периоды. Тем, кто хочет заимствовать устойчивые практики из аборигенных культур, следует уделять внимание скорее древнему и современному простонародному знанию, чем индивидуальным изобретениям или усовершенствованиям. Это не значит, что все простонародные инновации носят положительный характер. Но если прислушаться ко многим голосам и из множества историй вычленить глубокий и сложный порядок (pattern), обычно можно определить, что реально, а что было отретушировано в угоду сомнительным повесткам или исковеркано показухой нарциссов.

Поэтому я осторожно отбираю то Аборигенное знание, о котором говорю в этой книге, – я знаю, как коверкают и перевирают идеи на рынке современной цивилизации, как их переупаковывают и выставляют в таком виде, что зачастую они оказываются полной противоположностью изначальному замыслу. Я могу предъявить элементы Аборигенного знания, чтобы раскрыть подлинное понимание употребляемого мною слова «навеки», которое заключается в призыве рассматривать творение как бесконечно сложную, самоподдерживающуюся систему. Я могу осветить пути следования паттернам творения в процессе принятия новых, подлинно устойчивых решений; но, возможно, наихудшим результатом подобных усилий станет принятие цивилизацией этих идей.

Предположим, мне заплатят за консультацию добывающие компании, которые включат несколько модных слов или фраз из моей книги в свои ежегодные отчеты и планы действий по примирению. Возможно, из моих консультаций родится компания с гордым названием «Консультация навеки». Возможно, кто-то сделает мне предложение, от которого я не смогу отказаться, и я продам компанию. Она станет называться «Общество с ограниченной ответственностью „Навеки“» и выйдет на международный рынок. Тогда моя книга может стать орудием аборигенизации и ребрендинга технологий добычи, которые всё больше теряют свою популярность по мере того, как среди неспокойных масс распространяется депрессия Аватара.

Эта депрессия вполне реальна. Она появилась после выхода в 2009 году фильма Джеймса Кэмерона о синих инопланетных аборигенах, которых вытесняет с их земель добывающая компания, и с тех пор психиатры пытаются найти против нее средство. Судя по всему, основанные на связи с землей образ жизни и культура, о которых рассказывается в этом фильме, задели глубокие струны в душах миллионов людей, осознавших вдруг, что они сдались и ведут цивилизованное, но бледное, серое, отупляющее существование. Их пришлось лечить, чтобы они снова поверили в иллюзию прогресса – именно поэтому нам так долго пришлось ждать продолжения фильма.

Самая примечательная черта западной цивилизации – это ее способность поглощать любой объект или идею, изменять их, обеззараживать, переименовывать и выпускать на рынок. Она умудряется ставить себе на службу даже идеи, представляющие для нее угрозу. Римляне так поступили с христианством – идеологией бедных и порабощенных, которая угрожала самим основам империи. Когда пытки и убийства перестали потеряли свою эффективность в борьбе с христианством, римляне просто превратили его в государственную религию: они переписали под себя священные тексты и сделали христианство новой системой контроля. Подобно тому, как можно генетически изменить растения, обратив их в интеллектуальную собственность определенной компании, а затем заменить ими все подобные злаки на данной территории, идеи можно перекраивать так, чтобы они служили интересам власть имущих. Это не какой-то заговор – просто так работает власть.

Люди могут восстать против тиранов во имя свободы и разрушить дворцы и башни власть имущих, но затем господствующие системы запросто позаимствуют идею свободы, исказят ее и вернутся к обычному порядку вещей. Свобода превращается в право голоса для белых мужчин-землевладельцев, которое затем распространяется на мужчин всех классов, а потом его получают и женщины, и т. д. Она постоянно видоизменяется и может принимать форму свободы корпораций безнаказанно устраивать гадости, давать взятки властям ради таких изменений законов, которые позволят им пакостить людям и земле вне зависимости от того, за кого люди голосуют на выборах.

Маскируясь под часто меняющимися вывесками, либерализм одерживает верх над любыми конкурирующими идеологиями. Его успех – в способности принимать любую форму, которую создает воображение населения, погруженного в раздоры и беспорядки. Так, в начале этого тысячелетия он остался один на сцене: теперь эта иллюзия господствует на всей планете.

У этой иллюзии есть порядок (pattern), которому следуют все – даже те, кто открыто выступает против принципов либерализма или идеи государственности как таковой. Самые отвязные нации все сохраняют свой государственный статус, а для этого они должны придерживаться единого образца. В какую бы страну вы ни отправились, вы найдете его элементы; если где-то их вдруг не окажется, вы обнаружите, что народ постепенно утрачивает или уже утратил свое право на существование.

Куда бы вы ни поехали, там будут одни и те же институты, гимны и флаги. Вам будет легко распознать школы, банки, больницы, местные советы и суды (пусть даже очень бедные и примитивные). И везде будет какой-нибудь унылый национальный гимн. Еще пару столетий назад таких универсальных форм не было, но сегодня они повсюду. Еще один обязательный элемент – флаг. Он должен быть прямоугольным и содержать три цвета, которые так или иначе воплощают объединяющую идеологию и национальную идентичность.

В аборигенной Австралии мы ужасно близки к тому, чтобы присоединиться к этому безумию в качестве Первых народов. У нас есть институты, похожие на больницы и школы и управляемые общиной, а еще у нас есть флаг. В наше оправдание могу сказать, что всё это нам нужно, чтобы защитить свое право на существование. Слава богу, до сих пор нам удавалось уклониться от принятия национального гимна. Хотя флаг получился интересным. Для большинства из нас он служит символом скорее неповиновения, чем подчинения, о чем свидетельствует его широкое использование в озорных граффити аборигенных детей. Нечасто можно увидеть других детей, которые рисуют на стене не член с яйцами, а австралийский флаг. Всё потому, что Аборигенный флаг представляет социальную систему, прямо противостоящую мировому порядку, который требует непременного наличия флага.

Аборигенный флаг – это не просто сочетание трех цветов: черный символизирует людей, красный – землю, а желтый – Время сновидений. Он показывает,