— Вот и я то же самое подумал, — ответил он. — Хотя, с другой стороны, чего в этом странного? Ну... ведь даже распоследним гадам нужно иногда ходить за покупками.

Она нахмурилась:

— Я бы подумала, что он заставляет все покупать жену.

— И я тоже. Но выходит, что нет. У него был список, и он по ходу что-то в нем черкал.

Она почти улыбнулась.

— Он вас видел?

Пол кивнул:

— Я на него едва не наступил, и он со мной заговорил прежде, чем я успел сбежать ("Как мы с тобой только что"). Он посмеялся над моей пиццей.

— Вот гад.

— Так я и подумал. Она вздернула губу.

— Готова поспорить, его жена готовит по рецептам из телешоу Делии Смит. Или какие-нибудь модные блюда из полуфабрикатов, которые покупает в "Маркс энд Спенсере".

— Если уж на то пошло, они собирались ужинать фрикадельками. Он сам мне сказал.

— Фрикадельками?!

Пол кивнул.

— Это только доказывает, что в мире все-таки есть справедливость. Сорок с чем-то лет портишь всем вокруг жизнь, но рано или поздно тебя ждут фрикадельки. И поделом ему, на мой взгляд.

Слабая искра с кончика одного пальца на кончик другого, нет, даже не пламя, ничего, столь живого и яркого, как огонь, ничего такого зрелищного или явного. Но немного тепла сырым холодным вечером — никаких соловьев на Беркли-сквер, только приглушенный рев джаз-банда (одна половина которого как будто играла "Бал ставней в Темном городе", а конкурирующая фракция всеми фибрами души дудела "Алло, Центральная, дайте мне доктора Джаз", они проигрывали битву и, вероятно, это знали, но никто не мог бы обвинить их в том, что они сдались; а тем временем музыкальный автомат наяривал последние хиты в счастливом кибернетическом самозабвении). Странно, что столь шумное, неряшливое мгновение могло быть совершенным, но оно таким было, потому что на сей раз она улыбнулась: пусть это был только проблеск, краткий и диковинный — как падающая звезда.

— Мне, наверное, пора, — сказала она.

"Ох!" — подумал Пол, и совершенное Мгновение растаяло, словно снег под газовой горелкой.

— Что ж, — сказал он вслух, — хорошо, что мы встретились. И, честное слово, мне очень грустно...

Она пожала плечами.

— На самом деле это не так уж к плохо. — Тут она помедлила, и Пол почти увидел, как крутится колесо рулетки, как прыгает по нему маленький белый шарик. — Значит, до понедельника, — сказала она, и секунда в секунду из угла четко и ясно джаз-банд заиграл "Когда войдут маршем святые". Не в словах дело, а в том, как она их произнесла.

— Ладно, — приглушенным от благоговения голосом отозвался Пол. — До понедельника.

За дверьми паба он повернул направо, она — налево. Лил холодный дождь, и у него не хватало денег на автобус, но это не имело значения, как не имела значения и дыра в левом ботинке.

("Глупо", — подумал он. Потому что он ничего однозначно не установил, не получил никакого подписанного контракта, вообще ничего, что можно отнести в банк или проверить на зуб. Всего лишь небольшое потепление, может быть, вексель на несколько дружеских слов или улыбку, подлежащий погашению при неопределенной будущей дате, написанный невидимыми чернилами на рисовой бумаге. Некоторые — насколько он знал, большинство — такое делают сплошь и рядом: заводят друзей, устанавливают взаимопонимание, быть может, сеют семена теплых чувств, даже не стараясь, вообще не сознавая, что происходит. Да, большинство, но только не он: он-то всегда был нищим русским крестьянином, смотрящим, как в своих позолоченных каретах мимо проезжают благородные господа, и знающим, что добиться в жизни может всего, только не этого. Но теперь — кто знает? Происходит что-то очень странное, он ничуть не против.)

Дороги из Хайгейт-виллидж до Кентиш-таун едва хватило на то, чтобы вдосталь насладиться подобными мыслями — даже под бьющим в лицо дождем и в промокшем левом носке. Где-то в великой лондонской тьме мистер Тэннер неспешно поглощал свои фрикадельки, бывший друг худенькой девушки вытанцовывал и распевал на сцене (а если сердце у него разбито, что ж, рано или поздно должен настать черед кого-то другого), а худенькая девушка вернулась домой, вытерла насухо волосы и объясняет или отказывается объяснять, почему так рано пришла из театра. Роясь в карманах в поисках ключа от входной двери, Пол почти их видел — каждого в отдельном окне на своем мысленном экране. Никогда еще он так остро не ощущал, сколь многое происходит вокруг него одновременно, от восхода в Тасмании до заката в Самарканде. А потом его посетила еще более странная мысль: он оказался в центре мироздания, все сходится к нему, как все дороги сходятся к Лондону, — что было сущим бредом, ведь из того, что господа Гилберт и Салливан преследуют человека и загоняют в объятия девушки его мечты, еще не следует, что этот человек очень важный. Быть может, всем в мире положено по полчаса вмешательства сверхъестественных сил — одно гарантированное законом желание, чтобы джинн национального здравоохранения дал им шанс на счастье, а сам он выделяется только тем, что единственный из миллиона горемык действительно заметил происходящее.

Или что-то в таком духе. Заперев за собой входную дверь, Пол похлюпал вверх по лестнице. "Сыр на тосте, — подумал он, — и чашка чая без сахара и молока. Ну и ладно".

Ступив на площадку, Пол заметил, что дверь в его квартирку открыта. Ничего чудесного в этом не было — по чистой случайности он четко запомнил, как, когда он уходил, защелкнулся замок. Красть у него решительно нечего, разве только сумасшедший коллекционер электроники восьмидесятых годов пожелал заполучить именно его модель магнитофона, или музей Викторин и Альберта прознал про его черно-белый телевизор и послал бригаду взломщиков. И тем не менее...

Носком ботинка он толкнул дверь. Дверь распахнулась. Свет горел (а ведь он точно помнил, что его выключил!). Пол сосчитал до десяти, добавил еще два наудачу и вошел.

Его взгляд привлек не безбожный беспорядок — ведь Пол не был аккуратистом, который собирает даже крышечки от молочных бутылок, и вообще понадобилось бы затратить некоторое время и приложить умственные усилия, чтобы отличить учиненное неизвестными разорение от его обычной среды обитания. И не отсутствие жизненно важного имущества — хотя при последующей инспекции он обнаружил исчезновение консервного ножа, чехла для гладильной доски, а также трех носков от разных пар и библиотечной книги. А заметил он сразу, как только вошел — и не мог бы не заметить, ведь был не слепой, — большой каменный куб, который стоял себе на полпути между раковиной и кроватью, и очень большой, сверкающий двуручный меч, который из этой глыбы торчал.

В воскресенье утром, когда Пол проснулся, странное Нечто все еще было на прежнем месте. "А жаль", — подумал Пол.

Ночь прошла за уборкой (как его собственного беспорядка, так и оставленного неизвестными — из-за Нечто в его тесной квартирке места было так мало, что он просто не мог больше себе позволить такую роскошь) и разглядыванием Нечто, сопровождавшегося размышлениями, а что же Оно такое и что с Ним полагается делать. Пялясь на Него, Пол и уснул. А теперь, открыв глаза и увидев силуэт рукояти на фоне подсвеченных зарей занавесок, испытывал скорее раздражение, чем удивление или страх. "Треклятая штуковина", — подумал он. Массивная, да еще и острая, чему доказательство — пластырь на его правом указательном пальце. Слишком тяжелая, чтобы он мог сдвинуть ее сам (да как, скажите на милость, ее по лестнице-то втащили? Для такой махины нужны подъемный кран, леса и лебедки), и поставленная там, где причиняла как можно больше неудобства.