Лиза еще не слышала слова “суфражизм”[15]. Но она интуитивно, без помощи извне, поняла, что корень зла заключен не только в отсутствии достаточного образования для женщин, но в лишении женщин других важных прав, в частности избирательного права. Удивительно, как стремительно развивалась эта девушка!

Но давайте посмотрим на нее глазами матери. 1894 год. Лизе вот-вот исполнится 20 лет. Подавляющее большинство девушек выходили замуж в возрасте от 17 до 20 лет. Не выйти замуж в этом возрасте означало “засидеться в невестах”. Между тем мать не такая дура. Она заметила, что ее дочь часто рассматривает свое отражение в зеркале. Дочь что-то от нее скрывает. К брату Шуре ходит студент-репетитор, с которым у Лизы явно какие-то отношения.

Что мать должна была подумать, если бы она узнала, что ее дочь сама назначает студентам свидания на катке? Что она интересуется избирательным правом? Ну, это несерьезно!

Хорошо, посмотрим на это глазами Лизы. Она встретилась со студентом на катке… О книгах договорились быстро, но ведь о чем-то надо еще поговорить.

Случайно разговор коснулся брака; мой собеседник очень удивился, когда я заметила, что отношусь к нему совершенно безразлично. “Вы рассуждаете, как старуха! Слишком рано вы разочаровались в людях. Непременно надо вам принести Макса Нордау”. — “Что ж, если я так рассуждаю — этому меня научает жизнь”, — грустно сказала я. “Но потом вы можете очень раскаяться”. — “Это почему же?” — “Да потому, что вы вдруг встретите человека, которого полюбите”. Я ожидала это возражение и приготовилась к нему. “Полюбить? Merci, — засмеялась я, — этого никогда не случится”. — “Отчего?” — “Я ни в каком случае не могу рассчитывать на взаимность, а любить так, одной, — против этого восстает мое самолюбие”. — “Но ведь в этом же вы не властны”, — уверенно ответил студент. “Будто бы? Напрасно так думаете: это зависит от самообладания…” Я немного позировала перед ним; не знаю почему, мне иногда доставляет удовольствие казаться хуже, чем есть в действительности.

Очаровательная сценка для характеристики русской провинции эпохи fin de siècle! Гимназистка, полагая, что она изображает Одинцову, заигрывает со студентом, напрашиваясь на комплимент. А студент с душевной туповатостью не ведется на эту “игру”, советует умненькой, но некрасивой девушке прочитать книгу “Вырождение” норвежского врача Макса Нордау о “дегенеративных типах”. Его оправдывает то, что он не знает, как она страдает из-за своей внешности, рассматривая себя по вечерам в зеркале в ночной рубашке. И как она на самом деле ревнует его к своей младшей сестре Вале, которой он уже увлечен и на которой в конце концов женится. Валя не интересуется Нордау и гражданским правом, она, в сравнении со старшей, наверное, даже глуповата. Но зато у нее в порядке со всем остальным, и она из тех, что позволяют мужчинам чувствовать свое превосходство над женщинами, таким образом кратчайшим путем заманивая их в силки.

Наступит май, растает пруд, засвищут соловьи, и Лиза однажды увидит своего студента с Валей.

Они шли вдвоем по аллее, такие молодые, красивые, стройные: Валя шла, опустив голову, он старался смотреть ей в глаза, и обоим было весело; а я стояла за деревьями и смотрела на них. Вдруг что-то кольнуло меня; я вспомнила, что еще нынче зимой он так же разговаривал со мной… хотя немного интересовался мной… а теперь? Слезы навернулись у меня на глаза, и я побежала к пруду, обошла его и, став у забора, могла немного овладеть собой.

Но вернемся к матери… Она, конечно, страдает от того, что ее дочь противится браку по расчету и собирается на курсы в Петербург. О том, что такое учеба и жизнь в столицах, она судит по прошлому покойного мужа и замечает при этом, что Лиза вся пошла в него. Вспомним также, что главным развлечением матери было чтение французских романов, которые формировали ее представления о “столичных нравах”.

Кроме того, обучение на курсах стоит немалых денег. Плата за само обучение составляла 100 рублей в год, но еще 300 рублей нужно было платить иногородним за проживание в интернате, а оно было для них обязательно. Итого: 400 рублей в год.

У Александры Егоровны после смерти супруга и разорения фабрики испортился характер, она вся “на нервах”. Это не та “добрая мамочка”, которую Лиза обожала в Нерехте.

Мать начинает устраивать дочери скандалы и оскорблять при посторонних людях. Лиза пишет в дневнике, что мать однажды при людях предложила ей вместо курсов стать проституткой.

О, до какого унижения дошла я! В присутствии постороннего лица в нашей семье мне вдруг нанесли невыразимо тяжкое оскорбление… Я вырвалась из комнаты, почти задыхаясь от рыданий прибежала к себе, надела платок и жакетку и не помня себя выбежала на улицу… Я понимала одно: бежать, бежать скорее из нашего проклятого дома, где родная мать — хуже злой мачехи, где моя гордость взрослой дочери и женщины была унижена до такой степени, до какой я не желаю моему злейшему врагу… И я пошла. Слезы гнева и нервные рыдания душили меня; под темной вуалью и большим белым платком нельзя было видеть моего лица.

Все-таки Лизе важно, как на нее посмотрели бы, если бы хоть кому-то было интересно на нее посмотреть.

Но она уже вынесла приговор себе и мужчинам. Да, она — Шарлотта без Вертера, ну что ж!

Как женщина я не существую для мужчин; но и они как мужчины не существуют для меня. Я вижу в них только учителей, т. е. людей, которые знают больше меня и знакомство с которыми может быть приятно и полезно, если я могу извлечь для себя какую-нибудь пользу. Но раз они не могут быть учителями, раз они не стоят гораздо выше меня — тогда они для меня не существуют. Я могу быть знакома с ними, но для меня они не представляют ни малейшего интереса. Я давно твердо убеждена в этом; последние дни только подтвердили мои мысли.

По поводу этой записи хочется возразить известной поговоркой: “Ты сказал — я поверил, повторил — я засомневался, стал настаивать — и я понял, что ты лжешь”.

Но правда та, что к концу ярославского периода своей биографии Лиза Дьяконова была уже стихийной внутренней феминисткой. Она еще не знала этого термина, который впервые использовала социолог Элис Росси в 1895 году, том самом, когда Лизе исполнился 21 год и она распрощалась с Ярославлем. Лизе некому было подсказать, что она не одинока в своих терзаниях и слово уже произнесено. Она пришла к этому сама, через свой печальный девичий опыт и специфическое самообразование, вступившее в странные отношения с заложенными в ней с детства религиозными идеалами. Но к совершеннолетию она пришла готовой больше к сражению за свое внутреннее женское достоинство, чем к участию в движении за права женщин, которое она понимала довольно странно.

Я не требую, чтобы женщины имели одинаковые права с мужчинами, чтобы оба пола служили в присутственных местах, управляли государством; нет, для этого и мужчин достаточно. Но дайте женщинам более широкую сферу деятельности, право человека вообще; его право на развитие ума и сердца дайте тем, кто не имел возможности вступить в брак и должен сам зарабатывать себе пропитание. А если между такими женщинами окажутся из ряда вон выходящие по уму и таланту — не притесняйте их и дайте им все средства развиваться свободно… Смею думать, что и за всем тем останется достаточно женщин, которые будут выходить замуж…