— Перестать, Графиня, — покровительственно погладил ее по неестественно прямой спине главарь налетчиков. — Ну, перестарались мальчики. Что с того? Парой буржуев больше, парой меньше — какая разница?

— Это ведь кровососы, Графиня, — встрял сидящий на облучке Вася Крапленый, правая рука главаря. — Народ обирают. А мы их. Прямо как этот… ну… О! Робин Гад!

— Гуд, — процедила молодая женщина сквозь зубы.

— Чё?

— Робин Гуд. Когда ты наконец запомнишь, мясник?!

— А чё? Я думал, это у него кликуха такая — Гад. Я знавал одного делового с Одессы, так у него вообще погоняло было — Му…

— Заткнись! — лениво пнул подельника ногой в лаковом штиблете Барин. — Иди лучше посмотри, чтобы ребятишки себе чего не притырили. Грузите — и на хазу. Там разберемся, что к чему. Графиня, — обратился он к спутнице. — Давай поедем отдельно от этой братии. Вижу, что тебе их общество неприятно.

— Да, Барин, — кивнула Вика, благодарно взглянув на бандита. — Давай уедем отсюда.

— Чухонец! — махнул рукой отирающемуся рядом бандиту Барин. — Вези нас отсюда… Куда прикажешь, Графиня? В кабак? К Лямчику?

Вике сейчас было все равно. Хотелось только забыться, отвлечься, провалиться в небытие, чтобы не стояли перед глазами содрогающиеся в агонии тела пожилой супружеской четы, плавающие в крови, хлещущей из раскроенных черепов. И водка вряд ли смогла бы смыть эту намертво впечатавшуюся в сетчатку картину. Только марафет…[8]

— К Лямчику.

— О-о! Да ты серьезно сегодня настроена, Графиня! — Барин ткнул кулаком в спину Чухонца, бывшего извозчика, свое дело знавшего туго. — Давай на Ватный!

Пролетка послушно закачалась на дутых шинах по брусчатке.

Вика не слушала ленивую пустопорожнюю болтовню сидящего рядом мужчины, следя, как проплывают рядом редкие в столь поздний час освещенные окна. Подумать только — еще каких-то два года назад она, юная и наивная, почти любила этого напыщенного хлыща, нахватавшегося манер, при ближайшем рассмотрении подходящих к нему, как овечья шкура — волку. Он, так внезапно появившийся в ее жизни, казался таким сильным, уверенным, надежным. Почти как тот самый принц на белом коне из девичьих снов. Как ей, семнадцатилетней, льстило внимание взрослого, привлекательного внешне мужчины, да еще — принадлежащего к такой романтической профессии.

Но сверкающие доспехи рыцаря очень скоро потеряли свой бутафорский блеск, а белый конь превратился в жалкую клячу неопределенной окраски… Дерзкому налетчику просто нужна была девушка для прикрытия. Невинное на первый взгляд создание, которому охотно откроют двери даже ночью даже самые подозрительные из потенциальных жертв. И всякие Дуньки и Маньки для этой роли не годились. Да и самому Барину было приятнее работать с броской, обладающей настоящими манерами девицей, чем с полуграмотными «Фёклами» с рабочих окраин. Близость настоящей княжны («Графиня», как ему казалось, звучало лучше, чем родовой титул), пусть даже бывшей, ему, сыну спившегося еще при «старом режиме» мастерового и прачки, льстила донельзя. Он даже не требовал от нее большего, чем просто быть рядом. Быть может, в нем, позабывшем и презревшем все на свете человеческие законы, еще сидело занозой генетическое преклонение раба перед своим господином.

О, как хотелось Виктории освободиться из липкой паутины, которой Барин опутал ее с ног до головы. Платья, туфли, шляпки и нижнее белье по последней парижской моде, золотые «цацки» с «камушками» на многие тысячи старых, царских рублей, деликатесы и вина из лучших ресторанов… И марафет. А главное — кровь, кровь и кровь, которую проливала не она. Даже капля этой крови не попала на нее, не замарала. Но она все равно чувствовала себя перемазанной с ног до головы тягучей, липкой, мертвой черной кровью, похожей на ту, что текла из стариковских голов, разрубленных топором Васи Крапленого. И избавиться от огромного чувства вины можно было только одним способом… Существовали и другие, но молодое сильное тело, так и не познавшее толком любви, хотело жить и страшилось смерти больше, чем позора и бесчестия.

Она не поняла, что произошло.

Проезжающая по узкой темной улочке мимо темного зева проходного двора пролетка резко качнулась, дико всхрапнул мешком валящийся с козел Чухонец, дернулась, больно ударив острым локтем в бок девушки, рука сидящего рядом Барина, но тут же обмякла, выпустив сцапанный изза пазухи последним инстинктивным движением смертельно раненного зверя «наган». Что происходило рядом с ней, Вика не видела: она зажмурила глаза сразу же, как только в поле ее зрения попала торчащая из-под левой лопатки Чухонца нестрашная на вид металлическая спица, по которой весело бежала черная в полутьме жидкость. И думала лишь об одном:

«Все. Это возмездие. Спаси, сохрани и помилуй меня, Господи… Лишь бы быстрее…»

О своем оружии — маленьком дамском «брауниге», лежащем в миниатюрной сумочке, она даже не вспоминала.

Пролетка еще раз качнулась, освободившись от лишнего груза, и незнакомый голос шепнул прощавшейся с жизнью девушке на ухо, овеяв полузабытым запахом «зубного эликсира», канувшего в прошлое вместе с мирной жизнью:

— Не бойтесь, Виктория Львовна. Я не сделаю вам ничего дурного.

— Кто вы? — чуть приоткрыла глаза Вика, изумленная своим именем, услышанным чуть ли не впервые за два года. Она так привыкла к «Графине», что порой дивилась странно звучавшему «Вика», «Виктория». А уж по имени-отчеству ее давно не звал никто…

— Неважно. Мне поручено передать вам привет от вашего брата.

— Сережа жив?!..

Алеша проснулся от стука в дверь. Стучавший явно не имел никакого представления ни о такте, ни о том, что людям в пятом часу утра положено мирно почивать и видеть седьмой сон. Впрочем, в нынешнее сумасшедшее время слишком мало людей задумывались над такими тонкими материями, а вежливость и такт заменяли бумажка с неразборчивой печатью под названием «мандат» либо ее металлический аналог — пистолет системы «Маузер» или что-нибудь попроще, отечественного производства. Причем второе, металлическое, — значительно чаще…

В свои девятнадцать лет Алексей Еланцев все это знал очень хорошо, поэтому не стал искушать судьбу. Да и где сейчас найдешь хорошего плотника, чтобы смог установить на место сорванную с петель дверь?

— Иду, иду!.. — крикнул он, зажег огарок свечи в оловянной кружке, нашарил босыми ногами растоптанные домашние туфли и, накинув на плечи гимназическую шинель, заменявшую домашний халат, вышел в прихожую.

— Кто там? — спросил он через дверь, поскольку дурная привычка открывать без спроса канула в Лету вместе со старым добрым «довоенным» временем.

— Гэ-Пэ-У! — услышал он в ответ страшную аббревиатуру. — Откройте, гражданин Еланцев, иначе мы сломаем дверь.

Мешкать при таком представлении не полагалось, поэтому Алексей послушно сбросил цепочку и повернул на три оборота ключ в замке. Всетаки двадцать пятый год на дворе, новые власти изрядно приструнили бандитов, да и вряд ли стали бы те называть хозяина по имени…