Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Пора открывать дверь», – решила Петрова и потянула швабру на себя.
Та даже не шелохнулась.
– Черт, – выругалась Люся. – Заклинило.
Действительно, последний толчок оказался столь мощным, что одна из половинок входной двери в здании дореволюционной постройки просела, и швабру заклинило намертво.
– Что случилось?
Петрова повернулась на выдох толпы.
– Случилось землетрясение, – ответила Люся. – И входную дверь…
Она не успела договорить. Ее прервал звук, характерный для инфекционного отделения. Одного из детей стало безудержно рвать: малыш заплакал. Всхлипывание чередовалось с утробным рыканьем, отвратительный запах усиливался, и позыв к рвоте ощутила, думается, не одна Петрова. Просто на ней был белый халат, а не байковый, и он гарантировал власть над ситуацией.
– Кого рвет? – выкрикнула обладательница белого халата, довольно хорошо различимого в темноте.
– Колю рвет, – вразнобой доложили вдруг переставшие грозно молчать мамочки.
– Какого Колю? Фамилия? Палата?
– Семенова Колю, третья, – тонко завыла в темноте тоже, видимо, Семенова.
– Мамочки, напоминаю. Вы находитесь в инфекционном отделении. Семеновы поступили вчера вечером. Точный диагноз не установлен. Высока вероятность того, что он неблагоприятен и опасен для окружающих. У вас на руках дети. Любой их контакт с рвотным отделяемым может привести к вторичному инфицированию и утяжелению их и так нестабильного состояния. Настоятельно прошу разойтись по палатам, дабы избежать распространения опасной инфекции.
Петрова, конечно, несла полный бред: детей с острыми формами опасных заболеваний помещали в изолированные боксы, но она рассчитала верно: любая мать защищает собственное чадо, повинуясь инстинкту.
Первой от толпы отделилась Семенова – ей стало неловко при мысли, какой опасности она подвергла детей в отделении. Уходя, робко попросила сменную одежду и сыну, и себе. Остальные тоже как-то вдруг подчинились приказу, и коридор опустел.
Страх улетучился, на смену ему пришла тоска. Вновь вспыхнуло электричество, но радостнее от этого Люсе не стало. Она вдруг увидела себя сверху, чужими бесстрастными глазами: широкий гулкий коридор, двери-двери-двери – и маленькая девочка в спущенных колготках с огромными очками на детском лице.
В груди что-то заклокотало, забулькало, пол начал уходить из-под ног, и Петрова почувствовала, что ее накрывает истерика и рыданий не удержать. Люся обернулась лицом к двери и начала дергать швабру. Тупо и методично – до тех пор, пока та не переломилась под натиском Люсиных чувств. Петрова выбила дверь и, разом обессилев, бухнулась на колени: тонко завыла и приготовилась к казни. Но земля не разверзлась, и небо не разразилось молниями. Было тихо – ни ветерка, ни звука. Безмолвие. Люся подняла голову, поправила съехавшие на нос очки и огляделась по сторонам. Чего-то не хватало. Не сразу поняла, что не хватало сложившегося, как карточный домик, здания больничной администрации, сторожевой будки и одной стены морга, бессовестно открывшего земным свое цинковое нутро.
– Людмила Сергеевна, – услышала она за спиной робкий голос. – Коленьку снова рвет, подойдите, пожалуйста.
– Иду, – Петрова поднялась, отряхнула коленки и нетвердо, пошатываясь, пошла к зданию инфекционного отделения, отметив про себя, что от верхнего края двери и до крыши растянулась прихотливая по форме трещина. Не опасная, в сущности, ни для каменного барака, ни для измученного рвотой Коленьки Семенова.
Впервые, сменившись с дежурства, Люся не торопилась на утреннюю лекцию, впервые, не раздеваясь, упала на кровать и проспала, как убитая, до следующего утра. Проснувшись, неожиданно поняла, что никакого Владика в ее жизни не было. Не было – и все тут.
– Ну что-то вам все-таки было о нем известно?
– Конечно, было. Как я от мира ни отгораживалась, кое-что все равно долетало.
– Если не секрет, что?
– Что хорошо устроился, что на перспективу ему – клиника в Кисловодске, что женился, что несчастлив и много гуляет.
– Как много вам сорока на хвосте принесла!
– Говорили всякое, точно уже не помню.
– А на ком женился?
– А зачем это тебе?
– Интересно все-таки.
– По-моему, на собственной медсестре. И ты не поверишь: сразу же после нашей с Павликом свадьбы.
– Что вам сказал астролог по этому поводу? – съязвила младшая подруга.
– Что он не мой мужчина.
– И как не ваш мужчина на вашу свадьбу отреагировал?
– Отправил на адрес общежития телеграмму с поздравлениями.
– Как обычно? Желаю счастья?
– Ну не совсем, – отвела глаза Петрова.
– В смысле?
– Там было написано «НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО ДУРА».
– Хорошо поздравил, нечего сказать. А вы что?
– А я что? Я же уже к этому моменту с Павликом расписалась, еще в августе, когда к его родителям ездили. Мы студенческую свадьбу играли.
– Двоезамужество какое-то! Зачем?
– Так принято было. Все-таки студенты, дружба, хотелось веселиться, праздновать…
– Вот повод и нашелся!
Люся не ответила.С ней иногда бывало некое «помутнение», что ли. Вроде бы сидит рядом, разговаривает, в карточке пишет, рекомендации дает, на вопросы отвечает, а речь какая-то вязкая, и смотрит, словно сквозь тебя. Пациенты из числа тех, кто способен был эти провалы заметить, с готовностью списывали их на усталость. И были правы. Но только самые близкие ей люди знали: унеслась Петрова в свои воспоминания.
– Людмила Сергеевна!
Молчание.
– Людмила Сергеевна!
Вздрогнет. Переведет взгляд на собеседника. Внимательно посмотрит, как будто впервые. Поправит по многолетней привычке очки и спросит: «Все понятно?» Некоторых мамочек в этот момент брала оторопь, они начинали суетиться, чувствуя себя не в своей тарелке. А Петрова благосклонно переспрашивала:
– Оля (Таня, Маня, Света…), все понятно?
И родительницам ничего другого не оставалось, как подтверждать свою полную адекватность. На ходу, покидая одну квартиру за другой, педиатр Петрова роняла:
– Будет непонятно, позвонишь…
Опять же, если возвращение в «реальность» происходило в доме одной из Люсиных подруг, то Петрова признавалась:
– Поговорили – и нахлынуло что-то.
Рассказывать не торопилась, но и волнения не скрывала:
– Потом как-нибудь, – улыбалась, словно испрашивая извинения за вынужденное отсутствие.