дело, что умрете, ежели кушать как положено перестанете, — покосился Петров. — После пыток нутро мясца просит, чтобы все хорошо срасталось, а у вас даже круп и тех не осталось.

— Все равно, — сказал я, не вставая с сена.

Дела вроде шли на поправку. Хотя скованность движений не исчезла, простейшие манипуляции я уже мог проделывать без помощи Карла. Стоит отметить, что юноша очень помог мне в это время. Такой самоотверженной отдачи, доброты и самопожертвования от в сущности парнишки я не ожидал. Вот только отблагодарить нечем.

Карл тоже отказался от похода за милостыней.

— Воля ваша, — вздохнул Петров.

На следующий день в мисках плескалась прозрачная жижа, больше походившая на кипяченую воду, нежели на суп. Я зачерпнул ложку, попробовал и скривился. Действительно, кипяток, разве что на дне лежало несколько разварившихся крупинок, да на поверхности плавали непонятные травинки.

— Это есть невозможно, — Карл тоже отодвинул свою плошку в сторону. — Я обычно не привередлив, но это не еда.

— Другой нет, — Петров скорчил грустную мину.

Сам он жевал сухарь, однако не спешил с нами делиться.

— Может, у нас в Петербурге имеются какие-нибудь родственники или знакомые? — с надеждой спросил я.

— С ними тоже плохо, как и с деньгами, — грустно ответил Карл.

Еще через день в супе уже не было ни крупы, ни травы. Да и дров осталось совсем немного, а без них в сырой холодной камере просто не выжить.

«Что за скотство, — думалось мне, — мало того, что в тюрьму посадили, так еще и содержанием не заботятся. Крутись, как хочешь».

Дрова закончились к середине третьей недели. Солдаты грелись, не снимая епанчей, так называли плащи без рукавов, выдававшиеся в холодное время, у нас с Карлом осталась только отсыревшая солома. Отношение караульных резко поменялось. От былого добросердечия не осталось и следа. Выяснилось, что мы находимся полностью в их власти. Караульный имел полное право избить заключенного, связать или посадить на цепь. Лишь бы был повод, впрочем, если его не имелось, всегда можно к чему-то придраться. Особенно они не зверствовали, но даже их бездействие усугубляло наше положение.

Карл рискнул сыграть с ними в карты на деньги и… проигрался. Теперь мы еще и были должны.

Я сильно простудился и заболел. Поднялась температура, тело горело, будто на сковородке. Карл как умел ухаживал за мной, но его усилия в итоге шли насмарку. Он просил, чтобы вызвали лекаря из Медицинской канцелярии, но дежурный офицер, регулярно навещавший арестантские камеры, сказал, что без денег меня не осмотрят. Его сменщик подтвердил то же самое. Огольцов, чья очередь пришла в один из дней, когда мне совсем стало худо, лишь довольно рассмеялся.

— Пускай подыхает, как собака, — осклабился он. — В противном случае, я сам бы его убил.

Я почти впал в бредовое состояние, и тогда кузен не выдержал. Он согласился пойти за милостыней.

Не знаю, сколько его не было в камере. Я находился в это время в отключке. Как выяснилось, «выход за город» окончился фиаско. Горожане не желали давать милостыню немцу, попавшему в затруднительное положение. Иноземцы и те презрительно фыркали и отворачивались.

Карл принес два вареных яйца и луковицу. Он по-братски разделил со мной скромную трапезу, но еды не хватило даже на то, чтобы приглушить обострившееся чувство голода.

Немного погодя, свалился и Карл. Мы лежали на сырой соломе, мечась в бреду, накрытые из жалости кожаной дерюгой. Организмы сгорали как свечки.

Но ситуация изменилась, когда я уже решил, что окончательно протяну ноги. Казалось, судьба наша окончательно решена. Однако в один погожий денек у нас появился покровитель, вернее, покровительница.

Кому-то это покажется странным, но женщины допускались в казематы практически свободно. Кое-кто даже подкупал охранников и проносил арестантам запрещенные вещи — в частности, чернила и письменные принадлежности. Однажды к нам по ошибке заглянула молодая монашка. Ее брата арестовали и поместили в крепость, женщина хотела навестить его с передачей, но случайно перепутала камеры. Увидев, что мы в тяжелом состоянии, монашка пришла к вечеру с едой и лекарствами. Петров не стал препятствовать.

Не знаю, чем она отпаивала, но мы почувствовали себя гораздо лучше. Руки стали послушны, я поднялся на ноги. Карл тоже быстро поправился. Мы были безмерно благодарны женщине. Звали ее Еленой. Черные одеяние скрывали фигуру и лицо, но чувствовалось, что монахиня не многим старше Карла. И за ним она ухаживала по-особенному, явно выделяя.

— Он похож на моего младшего брата, — сказала как-то раз Елена.

— На того, что сидит? — с сочувствием уточнил я, зная, что арестованный родственник монашки скоро пойдет на вторую пытку.

— Нет, другого. Тот, что арестован — старшенький наш, а молодшего Васей зовут, по фамилии Нестеров. Купеческие люди, мы. Его забрали в войска, и никто не знает, что с ним случилось, — вздохнула Елена. — Как бы плохого чего не произошло. Боязно мне.

Выяснилось, что армейское начальство не утруждалось отправкой похоронок родственникам рядовых чинов, разве что, если погибшие не происходили из знатных семей. Жена-солдатка могла годами не знать, что муж давно уже похоронен в сырой земле.

«Непорядок, — подумал я. — Если каким-то чудом, смогу вырваться из застенка и сделать карьеру в армии, вот, с чего стоит начать преобразования. Не должны люди томиться в неведении. Внимание к ним — основа любого успеха».

Прошло уже больше месяца с нашего ареста. Наступила осень. Зажелтели листья, пошли непрекращающиеся дожди. Влаги и сырости стало еще больше. О переменах в природе мы узнавали из редких прогулок по территории крепости, в основном, когда нас водили к отхожему месту. Другим развлечением было посещение церкви, находившейся на территории Петропавловской крепости. Хотя Карл и не являлся православным, ему очень нравилось там бывать. Выходил он одухотворенным и очень задумчивым.

По-прежнему мы просто сидели в камере, изнывали от скуки, радуясь как празднику приходам Елены или Леночки, как любовно стал называть ее Карл. Похоже, он действительно влюбился в благодетельницу. Он стала его отдушиной среди мерзких дней и ночей в опостылевшей хуже горькой редьки тюрьмы.

Допросов все еще не было. Я видел мельком Фалалеева, когда Петров конвоировал нас с Карлом к храму. Чиновник уставился на меня, сразу узнал, но почему-то припустил в другую сторону, будто я прокаженный.

Жизнь имеет обыкновение меняться, причем непонятно к лучшему или наоборот. Как-то раз меня все же вызвали из камеры. Сердце сразу екнуло. Прошлый допрос не раз снился в кошмарах. Я вскакивал в холодном поту, крестился и с трудом усыпал снова. Повторные пытки могли оказаться мне не по силам.

Но солдаты не