— Пираты! — почти простонал Тем, уже совершенно покоренный.

— А еще один мой брат служил в американской армии и воевал с индейцами. Правда, он говорил, что индейцы ему нравились больше, чем некоторые американские солдаты. Я привезла с собой кое-какие вещички, которые мне дарили братья. Все эти безделушки были куплены, выменяны или похищены во время их путешествий.

— Вы сказали, что ваши братья крали что-то? — Даллас была неприятно поражена. — Но дядя Хайрем говорит, что воровство — грех.

— С одной стороны, он, конечно, прав, но с другой… — Кэрри пришлось выкручиваться. — Например, один из моих братьев похитил как-то раз прекрасную молодую девушку, но ведь он вырвал ее из лап работорговца. Впрочем, это уже отдельная история, которую я приберегу на следующий раз. А теперь, мне кажется, вам пора в постель.

И снова наступила тишина, а потом заговорил Джош:

— Конечно, вам уже давно пора спать. Время позднее. Так что живо.

Кэрри наблюдала, как дети по очереди обняли отца и чмокнули его в щеку, пожелав ему спокойной ночи. Затем оба повернулись к ней и растерянно потоптались на месте, явно не зная, что им дальше делать.

Кэрри решила помочь им.

— Ну, ступайте же спать, — ласково повторила она.

Дети стремглав бросились вверх по лестнице, которая прилепилась к стене в самом темном углу комнаты. Должно быть, там был небольшой чердачок. Кэрри слышала, как дети возились наверху, готовясь ко сну.

Улыбаясь, Кэрри повернулась к Джошу, но на его лице не было ни тени улыбки. Его хорошего расположения духа как не бывало. Это привлекательное лицо снова стало таким же суровым, как и прежде.

— Я приберу здесь все, — сказала Кэрри.

— Ну зачем же? А на что тогда горничные?

Она так и застыла с носовым платком в руке:

— Откуда в вас столько ненависти ко мне? В чем причина? Не в том ли, что я добилась огромного успеха там, где вы постоянно терпели неудачу?

Она сидела на стуле, положив руки на колени, и смотрела на него.

— Я готова признать, что мои действия можно назвать не совсем честными по отношению к вам и к детям, но я все же прошу вас, дайте мне шанс проявить себя. Я думаю, вы сильно меня недооцениваете.

На мгновение ей показалось, что в его глазах вспыхнул огонь желания, от чего она вся затрепетала, однако в следующую секунду от него опять повеяло холодом.

— Позвольте-ка мне кое-что объяснить вам, мисс Монтгомери. Я… — Он предостерегающе поднял руку, когда она издала возмущенный возглас. — Ну ладно, ладно, миссис Грин. Мои дети дороже для меня всего на свете. Понимаете, они для меня — все! И я готов отдать им все лучшее, что только в состоянии приобрести. А под этим «лучшим» я подразумеваю спокойную жизнь в относительном достатке. Кроме того, я хочу, чтобы у них были и отец, и мать. Я хочу, чтобы у них было все, чего я не имел, чтобы они дышали чистым воздухом, чтобы они ели досыта — нормальную домашнюю пищу. И я на все согласен, лишь бы моим детям было хорошо. Если для этого я должен жениться на женщине, которая больше похожа на ломовую лошадь, значит, я так и сделаю. Вы понимаете меня?

— А как же любовь? — мягко спросила Кэрри. — Любовь для вас ничего не значит?

Отвечая, он старался не встречаться с ней глазами:

— Я даю им любовь, которой хватит на десятерых. Все, что им нужно, — это хорошее питание, опрятное жилище и чистая одежда.

— Ага, понятно. И вы, значит, пришли к выводу, что я ничего этого им дать не могу. Вы знаете меня всего лишь несколько часов и уже составили обо мне совершенно четкое представление, не допуская даже мысли, что можете ошибаться.

Он снисходительно усмехнулся.

— Сколько вам лет, мисс Монтгомери? Восемнадцать? Девятнадцать? Двадцать, самое большее, насколько я могу судить.

Кэрри ничего не ответила. Он для себя уже все разложил по полочкам. Так зачем же вступать в бессмысленные и бесполезные пререкания?

— У вас ведь нет никакого жизненного опыта. Ах, как романтично — влюбиться в фотографию. А потом — почему бы и замуж не выйти? Ведь какая заманчивая перспектива — совершить увеселительную прогулку на Запад с ворохом платьев и…

Внезапно он резко выпрямился.

— Да какого черта я тут перед вами распинаюсь? Вам ведь этого в жизни никогда не понять. — Он обреченно вздохнул. — Ладно, мисс Монтгомери. Можете остаться на недельку, пока дилижанс не прибудет обратно. А тогда я отправлю вас домой к папе такой же чистой и непорочной, какой вы сюда прибыли. И если у вас хватило ума, чтобы состряпать этот липовый брак, то сделайте одолжение, займитесь-ка и разводом собственноручно.

Теперь и Кэрри вскочила с места.

— Ну что, отвели душу? Закончили поливать грязью меня и мою семью? Может, мне рассказать вам о городе, в котором я родилась и выросла, чтобы вы и над этим могли вдоволь поиздеваться? Да, действительно, мы никогда не знали недостатка в деньгах, но разве только нищий имеет право мечтать о любви и получить ее? Хотите — верьте, хотите — нет, но я приехала сюда только в поисках любви. Я… — Она запнулась, пытаясь взять себя в руки, чтобы не расплакаться. Но когда она подумала о том, что все ее надежды, связанные с этим человеком, все ее мечты канули в небытие, она уже больше не могла сдерживаться и дала волю слезам.

Всхлипывая, делая, однако, отчаянные попытки держаться с достоинством, она взяла сумку с туалетными принадлежностями, подхватила под мышку Чу-Чу и направилась в спальню.

— Я останусь на неделю, мистер Грин, но не ради вас, а потому, что ваши дети за свою жизнь заслужили хоть немножечко счастья. И если в течение этой недели мне удастся чем-нибудь скрасить их существование — это будет все же лучше, чем ничего. А в конце недели я вернусь домой к отцу, как вы того желаете. — Она величественно вплыла в спальню и взялась за дверную ручку. — А что касается вашего заявления о том, что в течение этой недели вы даже не прикоснетесь ко мне, то… вам же хуже. — Дверь за ней захлопнулась.

Несколько минут она безуспешно пыталась успокоиться, потом просто бухнулась на не очень свежую постель и заревела в голос. Чу-Чу вылизывал ей лицо и казался таким же огорченным, как и его хозяйка.

На следующее утро Кэрри вскочила с постели, когда еще даже не рассвело, — по крайней мере, ей так показалось. Обычно она всегда просыпалась рано, но благодаря своей полезной способности тут же снова засыпать, перевернувшись на другой бок, она продлевала себе удовольствие пребывания в постели настолько, насколько ей того хотелось. Но теперь, когда через секунду после пробуждения она вспомнила, где находится, ей стало совсем не до сна. Голова у нее трещала, а глаза были красными и опухшими от слез, которые она проливала до тех пор, пока сон не сморил ее.

С трудом заставив себя покинуть теплую постель, она поплелась к двери, ведущей в гостиную — если так можно было это назвать, — и распахнула ее.