«О Гурове. „Емy не было еще и сорока“ — 36,38! Староват уже для свершений. Следует учесть современное восприятие экранного образа. В конце рассказа Гуров видит себя в зеркале седым, старым. Но это не столько естественная старость, сколько преждевременная. Причин к сему много, вот они: обжорство, пьянство, бессонные ночи в клубе, внутреннее отяжеление. Может быть в 34–35 лет! Женили на 2-м курсе, то есть 21-го года. Двенадцатилетняя дочь. Возможна и такая арифметика: 21+12 =33».

И вот настал день, когда художественный совет после настойчивых просьб режиссера все-таки утвердил меня на роль Гурова. Таким образом, Хейфиц взял на свои плечи ответственность за мое несоответствие этому образу.

Кто знает, как сложилась бы моя актерская судьба, если бы Иосиф Ефимович уступил меня общему представлению, закрыв перед носом дорогу в чеховский мир, в неисчерпаемый репертуар русской классики.

Началась работа. Теперь уже в костюме, который, к счастью, строили и по мельчайшим деталям собирали мои сообщники, мои наиближайшие друзья — художники Исаак Каплан и Белла Маневич, в гриме, окончательно отработанном, тонком и сложном, я появился на улицах, где шли натурные съемки первых кадров фильма. Должен сознаться, что для меня начало роли всегда мучительно и трудно, а тут еще это внутреннее беспокойство за свой вид, сжигавшее последние крупицы свободы и необходимой уверенности.

Конечно, о работе над картиной в Ленинграде знали, и площадку возле аппарата всегда окружали поклонники Чехова, среди которых бывали и особенно аккуратные петербургские старушки, и старики, почти современники моего героя. Они старались деликатно подсказать Хейфицу какие-то особые детали, приметы ушедшей жизни. И конечно, говорили об актерах и о костюмах.

На третий или четвертый день съемок во время репетиции я услыхал, как одна милейшая зрительница в старинных неярких кружевах с улыбкой объясняла Иосифу Ефимовичу, что человек тех, ее времен, тем паче чеховский! — любимый Антоном Павловичем персонаж, не может позволить себе ходить носками внутрь! Косолапить, вот как этот ваш актер! Уж что-что, но это-то необходимо соблюсти, тем более в такой прозрачной вещи как «Дама с собачкой»!..

Хейфиц несколько раз взглянул на мои ноги, но я уже стал следить за тем, как хожу, переступая в огромных фетровых ботах, так что с того момента ему уже никогда не бросалась в глаза моя плебейская поступь. Сознаюсь теперь, что следить за своими ногами в течение нескольких долгих месяцев, особенно во время какой-то сцены, очень противно и по-своему сложно, потому что, хочешь не хочешь, возникает дополнительный объект внимания.

Отснявши зиму и сцены Москвы, группа отправилась в Ялту. Костюмы сменились на противоположные, вместо мокрого снега и холода нас мучила жара, ноги, освободившись от долгополой шубы, стали еще заметнее, и уже механически я вспоминал о них всякий раз, как ступал на площадку.

В тот памятный для меня день снимали горную дорогу. Приготовления длинные, собрались рано, все устали и томились под солнцем в ожидании лошадей и экипажей. И вышло так, что именно в этот день прямо на съемочную площадку ассистенты доставили Хейфицу с невероятным трудом добытого ялтинского лодочника, старика, не только знающего старые места, но и очень часто видевшего Антона Павловича Чехова. Во времена Чехова он был лодочником, и по невероятному совпадению именно этот человек всегда перевозил у побережья двух постоянных своих клиентов, предпочитавших его лодку всем остальным. Это были Чехов и Максим Горький.

Старик был очень древний, плохо слышал, глядел, прищурив один глаз, и потому, сидя с Хейфицем на лавочке в тени дерева, отвечал на вопросы Иосифа Ефимовича почти криком и немножко невпопад. Хейфиц спросил гостя что-то о костюмах времен Чехова и рукой позвал меня. Я оставил гримеров и направился через дорогу.

— Во-во, точно, этот похож, и бороденка, — услышал я, еще не дойдя до лавочки.

— Да нет-нет, он у нас не играет Антона Павловича. Это просто отдыхающий в Ялте того времени. Он не Чехов, — объяснял старику Хейфиц.

— И точно, точно, все тогда, надо не надо, а с палочками ходили, все. Чехов-то, он, правильно, больной был, худой тоже.

— Антон Павлович и старше был, так что это неважно. Он у нас не Чехов, не Чехов, просто это — то время.

— Ну, верно, — заулыбался лодочник, все стараясь сказать приятное начальнику в темных очках. — Точно! Гляди, вон он и ногами-то загребает, косолапит, ну точно как Чехов. Он.

Хейфиц откровенно рассмеялся и перестал бороться, а с моей души упал камень, и за ногами я больше не следил.

Но, конечно, самой главной заботой для Хейфица стали поиски героини на главную роль этого фильма.

Нетрудно догадаться, что вряд ли в Ленинграде, да и в Москве, нашлась бы актриса, не пожелавшая появиться в этой роли.

Иосиф Ефимович оказался в отчаянном положении, предложения и советы сыпались со всех сторон, но той, кого он представлял себе Анной Сергеевной, не находилось.

В ту пору я еще был в Москве, и надо же так случиться, что Ролан Быков, встретив меня, затащил на спектакль «Такая любовь», который он сделал со студентами МГУ на любительской сцене.

Главную роль в его постановке играла студентка факультета журналистики Ия Саввина. Но она была так искренна и убедительна, что ей вполне могли бы позавидовать многие профессиональные актрисы.

Вернувшись домой со спектакля, я сразу же позвонил Хейфицу в Ленинград.

«Иосиф Ефимович, я только что видел Даму с собачкой!» — «Да ну, это где же?» — «Невероятно, но в любительском спектакле МГУ». — «Должно быть, какая-нибудь красотка?» — «Да нет, что вы, как раз совсем наоборот, ничего особенного», — ответил я, но все же Ию вызвали на пробы в Ленинград.

Уже на съемках в Крыму Хейфиц сам рассказал ей о той моей рекомендации.

Потом, когда Ия стала знаменитой актрисой, она сама рассказывала эту историю на своих творческих вечерах. А я до сегодняшнего дня горжусь, что с моей помощью появилась замечательная актриса моего родного МХАТа.

Картина удостоилась одного из главных призов Каннского фестиваля, фильм получил мировое признание.

Позже Иосиф Ефимович писал:

«Но опять… ложка дегтя в этой истории. „Дама с собачкой“ была послана в Канны, но не на конкурс. Видимо, руководство кинематографии не верило в ее успех. Дирекция Каннского фестиваля, просмотрев фильм, сама ввела его в конкурсный список, хотя комиссия по определению категорий в „Госкино“ дала картине только вторую категорию, то есть приравняла ее к потоку средних фильмов».

Теперь уже могу сказать, что съемки фильма прерывались, так как я оказался на длительный срок в глазном отделении Симферопольской больницы. Картину остановили. Группа уехала в Ленинград, и никто не знал, что будет дальше.

Но, к сожалению, и после лечения, чтобы как-то прийти в себя, требовалась долгая реабилитация. Только благодаря хлопотам Ардова я снова отправился в Ялту, но теперь уже в Дом творчества писателей, куда он поехал вместе со мной.