Она являлась то праздничной, то траурной, то деловой, то таинственной. Она была ковчегом любви и троном, местом кровавых преступлений и убежищем для нищих музыкантов.

Ее величественный ход был ритмом жизни, ему подчинялись и похоронные, и свадебные процессии.

Теперь гондолы черные. Только черные. Они навсегда потеряли цвет — это знак траура.

Тень смерти витала над городом, чума расползлась по всей Венеции. Недостаток пресной питьевой воды (тогда ее еще возили морем) помогал эпидемии. Болезнь проникала в дома и дворцы, настигала беглецов в море… С раннего утра до поздней ночи по каналам бесшумно и торжественно скользили гондолы в мрачном, траурном убранстве… Так говорит история.

Но нет, это не только случайность, не просто закон траура; если бы гондолы не стали черными, они никогда бы не достигли своего совершенства…

В этом пестром, спутанном цветными отражениями, плывущем, сверкающем городе невозможно выбрать цвет более изысканный и торжественный.

Царской лебединой стаей теснятся гондолы у низких берегов, чутко подняв свои черные вырезные головы.

Зеркально опрокинутые в воду, гибкие, повторяющие малейшее движение волны, они словно проваливаются в небо. Смотришь, зачарованный ритмом этих грациозно покачивающихся созданий, и почудится вдруг, будто они живые и неспроста легонько стукаются бортами, а переговариваются о чем-то своем, покуда гондольеры зазывают туристов.

Тоскливо делается на душе: вся эта лодка каждой своей линией, даже отражением — чужеземка, а вернее, ты — иностранец, турист, заезжий зевака.

Словно Шамаханская царица, она недоступна и непостижима, хотя вот — вся тут, но что толку? За косу, да и в мешок, только это и остается! Да ведь и то в сказке.

А совсем недавно я узнал, что до сих пор существуют три верфи, где делают эти лодки. Изготовление одной гондолы, сделанной из восьми различных сортов дерева, занимает несколько лет, стоит она свыше 20 тысяч евро. Срок ее годности чрезвычайно велик. Обычно лодка имеет 11 метров в длину и 1,4 метра — в ширину, причем ее правая половина на 24 сантиметра у2же левой, чтобы сделать возможным управление одним веслом, длина которого соответствует росту гондольера. Любой может приобрести себе гондолу, но гондольером может стать только венецианец. Лишь им выдаются соответствующие лицензии, и количество их строго ограничено. Срок обучения, необходимый для того, чтобы уверенно и элегантно управлять большими лодками, занимает 10 лет. При этом дефицит в молодых кадрах отсутствует. Профессию своих предшественников получают прежде всего сыновья старинных семей гондольеров.

Совершенно неожиданным для меня событием оказался визит ко мне в ялтинский писательский дом творчества Игоря Владимировича Вакара, директора картины, которую готовился ставить Михаил Ромм. Он привез мне сценарий фильма и предложение от Михаила Ильича сняться в этой картине.

Каким бы лестным ни было для меня это предложение, но, ссылаясь на здоровье, я отказался.

Директор уехал, а я вскоре получил вот это письмо от Ромма.

Это письмо все решило, и я отправился на съемки в Москву.

Встреча с Роммом и работа в фильме «Девять дней одного года» стала для меня невероятным открытием, ведь я оказался в кругу ученых, да еще и работающих в секретной, неведомой публике области.

«Девять дней одного года» и «День счастья»

После выхода фильма в одной из центральных газет в хвалебной рецензии, кроме всего прочего, было сказано, что удивительно правдиво и достоверно выглядят декорации, в которых разворачиваются события фильма. Тогда никому даже и в голову прийти не могло, что съемки, только благодаря близкому знакомству Михаила Ильича с руководством института, происходили в самом институте на реальных объектах, но, конечно, под строгим контролем со стороны сотрудников.

По мере работы Ромм принимал решения, совершенно не свойственные традиционному построению фильма. Картина изначально называлась «365 дней», а Михаил Ильич решил разместить главные, поворотные события всего в девяти днях.

И это еще не все. Настоящий скандал и неприятности возникли, когда во время монтажа картины Ромм отказался от музыки, несмотря на то, что музыка для фильма была написана и оркестр уже готовился к записи.

Таким образом, вопреки всем традициям, этот фильм заканчивается в полной тишине.

Он взял молодого оператора, в эпизодах участвовали его ученики, будущие режиссеры. И мастер внимательно прислушивался к их советам.

Для него был важен контакт с молодым поколением.

Он хотел еще раз проверить себя в работе над современной темой. На деле оказалось, что 60-летний маститый Ромм был моложе нас всех.

Потом, когда мы перебрались в Москву, нас поселили на Полянке в тот самый дом для кинематографистов, где жил Михаил Ильич.

Однажды он показал мне записку, которая хранилась у него в секретере и была им написана еще до начала съемок «Девяти дней»: «Я решил начать свою жизнь в кино сначала, что в моем возрасте не так-то просто».

Я и сегодня благодарен Михаилу Ильичу за эту работу, которая действительно стала для меня жизненно важной, и не только потому, что имела зрительский успех, но и как подаренная мне школа режиссерского преображения сценария в то, что называют магией кино.