Борис Сергеевич Голованов с полчаса уже сидел в приемной Егора Афанасьевича, поглядывал на часы и нервно выстукивал носком ботинка на паркете какой-то мотив. Софья Семеновна неодобрительно поглядывала на его ботинок и поджимала губы. Борис Сергеевич не замечал.

— Где ж это Егор Афанасьевич задерживается! — говорил он, скользя как бы ненароком взглядом по круглым и твердым коленкам секретарши.

Софья Семеновна надменно кривила рот.

— Где надо, там задерживается. Может человек хоть раз пообедать по-человечески, в кругу семьи. Ведь весь в работе, весь в напряжении. Может он расслабиться.

— Эт-то точно, — тут же поддакнул Борис Сергеевич.

«Ах ты, выдра! — подумал. — Я бы с тобой... расслабился!»

— А-а, мэр! — бросил Егор Афанасьевич, входя в приемную и уловил в его голосе Борис Сергеевич пренебрежение и неудовольствие. — Н‑ну, расскажи, как докатился до жизни такой, расскажи. Демонстрации несанкционированные у тебя уже по городу разгуливают, плакаты носят. Может, и баррикады скоро начнем строить?

— Да какие там демонстрации, Егор Афанасьевич! — семеня за ним в кабинет, разводил руками Борис Сергеевич. — Так, студентишки побаловались, художники там всякие — ерунда, одним словом.

— Художники, говоришь? Ну вы им суток по пятнадцать пропишите, пусть помахают метлой на благо общества. Не все кисточкой-то махать.

— А это уж как положено! За хулиганство, за нарушение общественного порядка.

— Правильно мыслишь. Только вот что: с каждым разберитесь тщательно. Отъявленных бузотеров надо выявить, демагогов. И на заметку.

— Выявим.

— Действуй, Борис. Аккуратно только, дров не наломайте.

— Понятненько. Бегу! — приободренный Борис Сергеевич пуговицы на плаще застегнул, в нетерпении перебирал ногами, готовый сию минуту ринуться и все исполнить. — Ах вы, профессора-лягушатники, вот я вас! — погрозил он в окно пальцем.

— Чего, чего? Какие профессора?

— Да это я так, шучу. Профессора там в толпе знакомого встретил. Пожилой уже хрен, а тоже туда же, тоже ручонками машет.

— Этому-то что надо было!?

— Бог его знает. Затесался, ну и взыграла кровинушка, забурлила. Известный кардиохирург, свояченице моей операцию делал.

— Кардиохирург? Стой! А фамилия?

— Чиж. Всеволод Петрович Чиж.

— Ну-ка, ну-ка! Да ты плащ-то сними, повесь вон на вешалку. И не топчись, не егози, словно тебе приспичило. Сядь вот, расскажи толком, что и как. Впрочем, минутку.

Придержал жестом председателя и снял телефонную трубку.

— Кирилюк? Я там у тебя сейчас Андриана Аристархова видел. Подошли-ка его срочно ко мне. Да и сам забеги, дело есть.

Положил трубку и опять остановил встрепенувшегося Бориса Сергеевича:

— Подожди.

А в левом его глазу запрыгал, заиграл огонек — глаз словно бы оборотился вовнутрь самого Егора Афанасьевича, разглядывая там что-то, соображая. Через несколько минут дверь кабинета отворилась, и вошел невысокий и плотный заведующий отделом пропаганды и агитации Кирилюк, за ним, над лысым его черепом, возвышалась согбенная фигура редактора областной газеты «Правда Благова» Андриана Аристархова. Сивая шевелюра редактора по сторонам его узкого унылого лица свешивалась поэтической гривой и вздрагивала при каждом шаге ее обладателя. Что-то покорно-верблюжье было в облике Андриана, и со стороны казалось, будто Кирилюк ведет его за собой на поводу.

— Проходите, товарищи, рассаживайтесь, — широким демократическим жестом пригласил Егор Афанасьевич. — Дело у нас чрезвычайно краткое, можно сказать, экспромт. Надо бы, конечно, пошире осветить, может быть, собрать бюро обкома, но... некогда нам заседать, некогда разводить турусы. Работа, работа и еще раз работа! Да и дело очевидное. Так вот, вам, разумеется, уже известно о сегодняшнем событии на площади? — он склонился в сторону Кирилюка и Андриана.

Те боязливо кивнули.

— Ага. Ну и как пресса собирается реагировать?

— Отрицательно! — вскочил Андриан.

— Ясно, что отрицательно, а как? Я спрашиваю, как освещать собираетесь?

— Так... неужто печатать?

— Именно! Ты, Андриан, все еще старыми понятиями живешь, а у нас, между прочим, эпоха гласности, да будет тебе известно! Нам нечего скрывать от народа! — Егор Афанасьевич разгорячился, кулаком по столу пристукнул, метнул взгляд в сторону портрета. — А как же! Осветить, осветить в прессе нужно обязательно! Осветить и объяснить народу, как хулиганствующие элементы устроили дебош на площади. Пьяный, понимаешь, дебош! Вот Борис Сергеевич, непосредственный очевидец, нам и доложит. Давай, Борис.

Борис Сергеевич ошалело смотрел на секретаря обкома.

— Ну... собрались... с лозунгами...

— С вызывающего содержания лозунгами. Да ты не мямли, расскажи нам, что за контингент. Ну-ну? Про художников — непризнанных гениев, понимаешь. Кто еще был? Подвыпившие студенты, так? Ведь пахло от них вином?

— Да черт его знает...

— Экспертизу провести надо. Хотя и без экспертизы ясно. Не может быть, чтоб не пахло. А ты, Андриан, записывай, записывай!

Андриан Аристархов с готовностью выхватил из кармана блокнот и зачиркал в нем.

— Та-ак. Что-ты там, Борис, о профессоре каком-то говорил.

— Ну да, про Чижа.

— Вот-вот. Вы посмотрите, товарищи, какая прослеживается линия: пьяненькие студенты и профессор. Студенты-то, небось, медики? Ты проверь среди задержанных. А профессор где был?

— Как где! В толпе.

— Понятно, что в толпе, но впереди, сзади, сбоку...

— Да вроде впереди...

— Ага! Значит, не исключено, что руководил, подзуживал. Ты это отметь, Андриан. Про демагогов из преподавательского состава. И чтобы статья в газете была в срочном порядке. Неброская, не на первой странице, но и не на задворках. Пусть никто не упрекнет нас, что мы зажимаем информацию, скрываем от народа. Вот так.

Заведующий отделом пропаганды и агитации сидел между секретарем обкома и Андрианом Аристарховым и поглядывал то на одного, то на другого. Тревожный огонек в его глазах истаял, угас и появилось в них умиротворенненькое, благодушное: ну, меня-то это не касается! С лица Бориса Сергеевича не сходило недоумение. «Экая дубина!» — подумал про него Егор Афанасьевич.

— Ясно, — сказал Андриан, ставя последнюю точку в блокноте. — Завтра и дадим.

— Нет-нет! Егор Афанасьевич вскинул руку. — Завтра не надо. В среду тоже не надо. Спешка здесь ни к чему. Пусть событие, так сказать, отстоится, отделится в нем муть от ясности. Поработайте, материал соберите. Вот в четверг можно, в