Матрас, лежащий наготове у одного из бортов фургона, хранил в своей памяти множество телесных очертаний, оставленных дамами разного веса, разного возраста и разного социального положения. По отпечаткам на его поверхности можно было бы опознать десяток-другой работниц местного молокозавода, нескольких директрис продовольственных магазинов и даже (страшно подумать!) секретаршу председателя городского исполнительного комитета.

Но не только это обстоятельство обеспечивало первое место Ковалерчика в рейтинге местных сердцеедов. Важную роль играла вторая его особенность – у Ковалерчика были глаза. Это утверждение ни в коей мере не значит, что у остальных мужчин города глаз не было вовсе. Упаси Бог. Но ловелас Ковалерчик обладал особыми глазами. Они принадлежали к тому редкому типу, который в народе назывался «глаза масленые». Когда он смотрел на очередную жертву, взгляд его обволакивал женский организм не только снаружи, но также изнутри, отчего сопротивление становилось абсолютно бесполезным.

С большой долей уверенности можно предположить, что подобным образом коварный Ковалерчик завладел тайными помыслами выпускницы ветеринарного техникума, и та после некоторых колебаний решилась пригласить его к себе домой, благо родители уехали в соседнюю деревню, чтобы непосредственно участвовать в процессе самогоноварения из созревшей и уже убранной свеклы.

Чтобы не привлекать к своей особе излишнего внимания, Ковалерчик отогнал машину в гараж и в томном предвкушении предстоящего действа прогуливался неподалеку от места, где вскоре должна была появиться его избранница. Ему еще было неведомо, что злой рок в виде тети Баси и ее таксы Анорексии к этому времени окончательно спутал все планы и ждал только лишь одного – когда начнет свое падение третья костяшка судьбоносного домино и кто станет очередной ее жертвой.

По воле случая следующий удар вынуждены были принять на себя не одна, а сразу две костяшки, оказавшиеся тесно прижатыми друг к другу, ибо им и в голову не могло прийти, что в означенный период расстроенный ловелас Ковалерчик медленно, но неотвратимо приближается к собственному дому.

Обида на выпускницу ветеринарного техникума, которая по неведомой причине проигнорировала назначенное свидание, была столь глубока, что он начисто забыл о своем обещании, данном жене, вернуться домой только к завтрашнему вечеру, так как якобы возникла необходимость срочно везти своего начальника за очередным выговором в областной город Могилев.

Заметим, что в это время небо все еще оставалось чистым, хотя из-за горизонта выползала уже гряда кучерявых облаков с лиловыми завихрениями по краям. Правда, никто из бобруйчан не обратил на них никакого внимания, в том числе и раздосадованный неудачей Ковалерчик. Зато, когда он открыл калитку и подошел к дому, внимание его привлекла начищенная до блеска пара офицерских сапог, выставленная на крыльце перед дверью.

В том, что сапоги оказались офицерские, не было ничего удивительного. Ковалерчик со своей женой сдавали комнату в боковой пристройке двум молодым лейтенантам из танковой части, расположенной на окраине города. Но, во-первых, у этой пристройки существовало свое крыльцо, и сапоги, распространяя густой запах гуталина, стояли обычно там, а во-вторых, лейтенанты всегда появлялись и уходили одновременно, а потому вопиющее нарушение привычной картины заставило Ковалерчика вздрогнуть и ринуться внутрь.

Картина, открывшаяся перед ним, могла потрясти человека и с более крепкими нервами. Молоденький лейтенант был вдавлен в пуховую перину, а сидя на нем, подскакивало и опускалось нечто весьма массивное и колышущееся.

Это массивное и колышущееся была досточтимая мадам Ковалерчик, фигура которой, если смотреть на нее сбоку, состояла исключительно из выдающихся выпуклостей – верхней и нижней, направленных соответственно в противоположные друг от друга стороны. Совокупность этих выпуклостей, оглашая пространство странными ухающими звуками, безостановочно, вверх-вниз, трудилась над распластавшимся лейтенантом, который если и не пытался вырваться из-под такого пресса, то, наверное, лишь потому, что в тесном пространстве мчащегося танка ему приходилось испытывать неудобства и похлеще.

Ковалерчик вначале застыл, а затем бросился к портупее, лежащей на стуле поверх смятой гимнастерки лейтенанта. Оказалось, что фронтовое прошлое все еще никуда не исчезло – он ловко выхватил из кобуры пистолет, проверил магазин с патронами и щелкнул предохранителем.

Мадам Ковалерчик, опровергая известные положения классической физики, а именно – закон земного притяжения вкупе с новейшими понятиями того, что превышение скорости света практически невозможно, во мгновение ока испарилась из комнаты и, как была неглиже, заперлась в тесной уборной, стоящей метрах в десяти от того места, где она только что находилась.

Молодой лейтенант тоже не стал дожидаться прицельного выстрела. В панике сорвав со стены черную тарелку репродуктора и прикрывая ею свое мужское достоинство, он рванул прочь, перемахнул через штакетник и оказался посреди улицы между домом Ковалерчика и зданием, в котором располагался упомянутый уже отдел ОБХСС.

Надо отметить, что к этому моменту клубящиеся облака оккупировали уже почти все небо и, чтобы показать, кто в доме хозяин, время от времени зловеще поблескивали и натужно громыхали. Развязка была близка, а потому обе костяшки, в лице мадам Ковалерчик и юного лейтенанта, начав свое падение, должны были непременно подтолкнуть следующую, последнюю в этом ряду, которая смогла бы замкнуть цепь событий, бесцеремонно начатых тетей Басей.

Эта последняя так называемая костяшка не заставила себя долго ждать и практически одновременно с незадачливым любовником появилась в просвете улицы. Выглядела она довольно необычно и являла собой роскошную коляску с откидным верхом, которую ленивой рысцой тащила худосочная лошаденка.

Коляска числилась в реестре городских чудес вместе с загадочной лужей на Бахаревской и запахом в кинотеатре «Пролетарий». До революции она принадлежала главному врачу местной больницы, заметим, правда, что и после революции она принадлежала ему же. В 37-м главного врача арестовали, поскольку выяснилось, что за три года до того, как раз накануне убийства товарища Кирова, он шумно праздновал свадьбу своей дочери. Его попытки оправдаться тем, что печальное известие пришло в Бобруйск только на следующий день, компетентные органы сочли обстоятельством, вину отягощающим, а потому доктору, проявившему преступную политическую близорукость, суд вынес единственно справедливое решение: расстрел.

Коляску поставили в сарай, где находились сани, на которых зимой возили дрова, и телега, предназначенная для выезда персонала в окрестные деревни. К старорежимной коляске, косвенно связанной с расстрелянным врагом народа, суеверные медики подходить боялись, и только санитар Михеев, служивший при морге, любовно оберегал ее от разрушительного влияния времени, а напившись, мог часами беседовать с ней, пока не засыпал под раскрытым балдахином, с трудом умещаясь на роскошном кожаном сиденье.