— Лучше нам уже идти, — сказал Найджел. — Вспомни, я не полдничал.

— Но ведь завтракал.

— Это было давно.

— Когда я была маленькой девочкой, — сказала Шейла, — всегда верила, что художники голодают. La vie de Bohème[26].

— В первых двух актах оперы без конца едят, — напомнил Эдвин.

— Ох, да, — спохватилась Шейла, — ты мне напомнил. Лес и Кармен снова придут навестить тебя нынче вечером. Я, конечно, не смогу. Кармен придет извиниться.

— Нет, — неистово вскинулся Эдвин. — Я очень болен. Не могу принимать посетителей. Пожалуйста, так им и передай.

— Мы с ними не встретимся, правда, Найджел? Так что тебе просто придется смириться. У Леса довольно странная жизнь, да?

— Пожалуй, — согласился Эдвин.

— Да. Рано по утрам работает в каком-то пабе на Ковент-Гардене, а по вечерам в оперном театре. По-моему, правильно, — единство места и чего-то еще. А в оставшееся время занимается Кармен. Ты дол-жен уговорить его рассказать, какие она порой вещи проделывает.

— Пошли, — сказал Найджел. — Поесть надо.

— Да, — продолжала Шейла. — Ужасно эксцентричная. Давали «Самсона и Далилу», она пошла смотреть, через пару дней они чуточку поскандалили, он среди ночи проснулся и видит, она с ножницами стоит у кровати…[27]

Найджел вдруг очень пристально вгляделся в Эдвина.

— Не знаю насчет ваших мозгов, — сказал он, видно на время забыв о еде, — стоит ли их спасать. А вот что касается головы, хорошая голова. Голова, — продолжал он с художнической беспристрастностью, — лучше, чем у нее. Я бы не прочь сделать. Пожалуй, лучше вашу голову сделал бы, чем ее, хоть тело у нее, — конечно, с моей точки зрения, — гораздо интересней. И конечно, вы скоро останетесь без волос.

— Не скоро еще, — сказал Эдвин. — В нашей семье преждевременно не лысеют.

— Да нет, — сказал Найджел. — Если вам мозги собираются оперировать, должны волосы сбрить. Пожалуй, тогда и возьмусь. Получится очень хороший, довольно оригинальный этюд. Маслом, пожалуй. Тропически коричневое лицо и что-то вроде перламутрово-розового… Хорошо бы попробовать.

Эдвин побледнел от ужаса.

— Знаете, — вымолвил он, — я ведь просто не понял. Просто не подумал об этом.

— Плевать, — сказала Шейла. — Опять отрастут, очень быстро. И все будет прямо наоборот, чем с Самсоном, да?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Эдвин.

— Угадай, дорогой. Слушай, — обратилась она к Найджелу, который вытащил блокнотик для рисования, набрасывая с Эдвина подготовительные этюды. — Ты внушил мне мысль о еде. Пошли поедим.

— Хорошо, — сказал Найджел. — И не забудем забрать вещи в стирку. — Под обличьем художника скрывался добрый молодой человек. Он набрал охапку носков, белья, пижам из шкафчика у койки, сморщив курносый нос в слабом намеке: ça pue[28]. И они пошли за грязной рубашкой в наружном шкафу для верхней одежды и чемоданов. Потом Шейла весело заглянула, размахивая рубашкой, послала поцелуй, который заодно охватил Р. Дикки и насмешника, сияюще, любяще, сардонически улыбнулась Эдвину и исчезла.

— Миссис твоя прям картинка, — сказал потом Р. Дикки.

Сразу перед обедом Эдвин сообщил палатной сестре, что не очень хорошо себя чувствует для приема посетителей, и попросил загородить койку ширмами, что и было сделано. Санитар-негр в процессе разглаживания простыней нашел предварительный набросок, брошенный Найджелом. По мнению Эдвина, он свидетельствовал о малом таланте.

— Он что, умирает, вон тот? — послышался вопрос, заданный громким, трепещущим от возбуждения шепотом одним из посетителей Р. Дикки.

— Не, — шепнул в ответ Р. Дикки. — По-моему, миссис немножечко его расстроила, вот и все. То есть если это его миссис. — Последовало более тихое спекулятивное шушуканье.

— Это, дружок, называется расчистить стол для работы. — Негр-санитар, каждой частичкой кожи излучая свет, преломляя свет в линзах очков, фыркнул над смелым образом и стал возиться с лотком инструментов. Рядом с ним стоял подмастерье, высокий мрачный итальянец, только что поступивший на службу, которому он разъяснял названия инструментов.

— Ножницы.

— Si[29].

— Машинка для стрижки.

— Si, si.

— Электробритва.

— Si, si, capito[30].

Видно, у Шейлы не было времени на письмо, тем паче на визит, но она прислала телеграмму: удачи буду думать о тебе люблю. Прежде Эдвин получал подобные послания в коммерческих отелях незнакомых городов в канун собеседований относительно новой работы. А теперь готовился к путешествию на последний рубеж бытия, откуда еще можно вернуться обратно. Паломничество, но на него наденут тюрбан до того, как в поле зрения появится Мекка. Негр принялся за работу. Беспечно мыча, натянул резиновые перчатки, потом приказал:

— Ножницы. — Ножницы были ему вручены. Начали падать завитки волос.

— Как вас зовут? — спросил Эдвин.

— Пожалуйста, будьте добры меня не отвлекать, — сказал негр. Но по мере дальнейшего падения прядей смягчился. — Если вам надо знать, мистер Саути меня зовут. Мистер, — подчеркнул он, как бы умаляя тем самым собственный титул Эдвина, — как мистер Бегби, выдающийся специалист.

Продолжалась быстрая осень, плавно кружащийся листопад коричневых пучков и колец.

— Очень нехорошая перхоть, — объявил специалист. — Так вы все волосы потеряете. — Итальянец пристально следил за каждой деталью операции, часто кивал, демонстрируя отличное понимание происходящего, несмотря на языковой барьер. Эдвин начинал ощущать прохладу, легкость, сходство с агнцем. — Машинку, — потребовал мистер Саути.

Новое, волнующее ощущение, непривычная развязность с приближением полной наготы. Волосы падали целым Кораном арабских букв, смешавшихся с учебником Питмана[31]. Мистер Саути широкими энергичными взмахами вел свой стрекочущий инструмент к куполу, который тридцать восемь лет прятал свои очертания, не пропуская к ним воздух. Сознавая свои достижения, он запел. А на середине куплета сказал: