Благословляя резиновые подметки, он опасливо прокрался к тяжелой двери-турникету, которой пользовались и мужское и женское отделения. (Но сама эта двойственность и называется отделением; что ж тогда, каждое из них в отдельности подотделение, полуотделение, или что?) Он был уверен, что не производит ни звука, имевшего смысл для того, кто лишен подозрений. На площадке за дверью обнаружил загробный свет синей лампы. Ни одного окна, куда могла бы заглянуть луна. Синие сумерки сопровождали его при спуске по первому лестничному пролету, на нижней площадке опять синий свет, и так далее, на всем пути вниз. Эдвин быстро добрался до первого этажа. Тут должны были начаться настоящие трудности. Коридоры темны, темнота наделяла бюсты великих покойников поддельной жизнью — они ухмылялись, подмигивали, улыбались, прикидывались соучастниками. Последний коридор вытекал в вестибюль, где стоял ночной привратник, вовсе не сонный, читал объявления на доске объявлений. Пройти мимо него невозможно. Кроме того, нет никакой гарантии, что наружная дверь будет не заперта. Эдвин увидел время на часах в вестибюле — без двадцати пять, — и автоматически попытался подвести свои часы. Чертов Хиппо. Он притаился в тени коридора, раздумывая.

Есть, конечно, подвалы. Боже мой, разве ему неизвестно о существовании подвалов? Вдобавок известно, где лестница, — грязная, не клиническая, — ведущая, кажется, в эти подвалы: примерно через коридор позади. Эти самые лестницы стали простым придатком, аппендиксом, никому не нужным органом; для спуска в камеры пыток был лифт. Эдвин отступил назад в тень и отыскал утробно скрипевшую лестницу. У ее подножия обнаружил закрытые двери столовой и кухни. Разумеется. Он позабыл. Здесь не один подвальный этаж. Он увидел окно, куда косо светила луна; за ним убожество мусорных баков; рядом с окном дверь. С надеждой толкнул, но она была заперта. Тогда попробовал окно. Нижняя задвижка скользнула, открылась; удастся ли дотянуться до верхней? Эдвин оглянулся — ящик, стул, на что можно встать? Как ни удивительно, в углу маячила складная лесенка того типа, который раскладывается в неуклюжий кухонный стул. В мозгу заклубились сомнения. Не ловушка ли это? Не предвидели ли они со своим долгим опытом работы над головами, что он попытается выбраться, попробует сбежать? Не всегда ли так бывает в канун операции под влиянием определенного типа снотворных? Не считается ли полезным позволить пациенту дойти досюда, облегчив клаустрофобию, прежде чем любезно, с юмором, препроводить его обратно в койку? Не поджидают ли сейчас снаружи доктор Рейлтон и прочие, может быть сам мистер Бегби? Он поднял лесенку, понес к окну. Взобрался, легко открыл верхнюю задвижку. Окно мягко отворилось, и в него кошкой юркнула тихая осенняя ночь. Эдвин ощутил запах свободы и лондонской осени — гниль, дым, холод, моторное масло. Все было очень легко. Он вылез, спрыгнул на площадку с высоты нескольких футов. Бесшумно пробежали две кошки, но третья с грохотом прыгнула на крышку бака. Стояла ограда из острых прутьев, с такими же воротами. Ворота были заперты на висячий замок, но перелезть оказалось нетрудно, — ногу на мусорный бак, ногу вверх, и он спрыгнул на улицу. Досаждала дыра на брюках, но не слишком серьезно. Шейла зашьет.

Нельзя себе позволить болтаться на улице. Может идти на смену сестра, санитар, которые его знают: Эдвин имел смутное представление о времени начала смены. Может выйти на лестницу ночной привратник под видом любителя-селенолога, высматривая Море Бурь и Море Спокойствия. Полисмен может что-нибудь заподозрить. Он пошел по касательной от круглого фасада больницы, огибая ограду площади, нашел боковую улочку с магазинами, с подлинной тюдоровской пивной, с древними ответвлявшимися от нее переулками. Там, думал он, он будет в безопасности, выждет нужное время, пока не окажется среди приличных людей. Сейчас, по прикидке, почти пять.

Слава богу, что он потрудился запомнить название отеля Шейлы. «Фарнуорт». Боясь позабыть, как-то ночью, прежде чем заснуть, сочинил мнемонический стих:

Фару вор тянул с капота,

Фару вор тащил в ворота.

По всем приличиям нельзя туда идти до определенного разумного часа, возможно до завтрака, когда, если окна столовой, как в большинстве маленьких отелей, выходят на улицу, Шейла, может быть, хрустнув тостом, заметит его. Ест она мало, но завтраки обожает. Не хочется звонить в дверь, представать в таком виде перед администрацией. Но где именно находится этот «Фарнуорт»? Можно выяснить в телефонном справочнике. Надо найти в автомате телефонный справочник.

Стоп! Потом ведь, в разумное время, можно позвонить жене, она пришлет такси, которое его подхватит в условленном месте. Это избавит от массы хлопот. Но некий крошечный комариный голосок в голове сообщал, что жене нельзя полностью доверять. Почему он волнуется насчет наличных и заклада, когда у жены ощутимый баланс — двухмесячное жалованье? Почему ему кажется, будто жена, усыпив его бдительность по телефону, пришлет не такси, а «скорую» с крепышами? Но, рассуждал он, подобное недоверие вполне естественно: слишком многие ищут добра исключительно для себя. Его жена — это его жена; Шейла есть Шейла. Она должна понять, должна согласиться, должна помочь.

Эдвин пошел вниз по боковой улочке к широкой магистрали витрин магазинов и офисов. Предположительно это одна из главных артерий Лондона, города, не слишком хорошо ему известного. Натриевые уличные фонари, свет в окнах. Время от времени пролетали машины. Прополз даже автобус авиалиний с зевавшими пассажирами. Эдвин видел свое отражение в полной магнитофонов витрине: мешковатый, тощий, с высокомерным лицом между вязаной шапкой и воротником пижамы, — вполне приемлемый вид для города вроде Лондона. Потом пустился на поиски телефонного справочника. Если полисмен остановит, можно правду сказать, объяснить, мол, спешит к телефону. О некой неотложности свидетельствует пижама, пусть даже противоречит галстук. Вязаная шапка? Может быть, нечто, связанное со срочностью.

Прошло определенное время, прежде чем он дошел до будки хоть с одним томом лондонского справочника, тем паче с искомым. Но наконец, возле конной статуи и магазина с американской одеждой нашелся сей многотомный труд, реферат супердокторской диссертации. Никакой полиции по дороге не встретилось, лишь бродивший пропойца, чернорабочий, или что-то вроде того, и множество кошек. Он подумал, что не только не знает Лондона, но и в Англии больше трех лет не был. От ощущения чуждости обострилась нервозность, Эдвин чувствовал себя дичью. Полез во внутренний карман, твердые корочки паспорта вселили в него уверенность.

Он не предвидел возможности, что отелей под названием «Фарнуорт» окажется так много. Выбрал один с аналогичным больничному почтовым индексом, но название улицы ничего ему не говорило. Все же будет чем заняться, отыскивая отель. Много часов еще надо заполнить. В стеклянном гробу автомата казалось вполне безопасно, можно временно передохнуть. Не так уж много подозрительных действий, рассуждал он, можно удобно и тайно совершить в телефонной будке. Вытащил деньги и стал пересчитывать, как бы перед междугородним звонком, выяснив, что у него в британской валюте чуть больше трех шиллингов. Были вдобавок несколько рупий, других иностранных монет, а еще пилочка для ногтей и крошечный карманный нож. Эдвин был вполне уверен в возможности купить где-нибудь чашку чаю и несколько дешевых сигарет, несмотря на выросшую за время его отсутствия стоимость жизни в Британии. Не сейчас, конечно; по крайней мере, не в этом районе магазинов и офисов, где поздно встают и приходят домой.