Хотя угроза засунуть в рот немцу портянку если и была шуткой, то только наполовину. Да только нужно было и о себе подумать – оставить ногу босой, когда предстоит быстрое отступление в лес, было не лучшим решением для солдата.

В Подвале было холодно и сыро, мы лежали на полу, прижавшись друг к другу. Но сырость и холод все равно проникали в самый позвоночник. Это была, наверное, самая длинная ночь в моей жизни. Несмотря на все свои предыдущие скитания, я не мог уснуть – без конца засыпал и просыпался. Григорий лежал рядом со мной и, видимо, был в похожем состоянии. А может, и не только он. И, когда я в очередной раз открыл глаза, задал мне вопрос:

– А что наши-то, все отступают? Мы тут в лесу без связи, только слухами питаемся.

Я лихорадочно вспоминал историю Великой Отечественной. Сейчас весна 1942 года, наши уже перешли в наступление или нет? Голова не выдавала никаких ключевых событий по этому поводу, но, поскольку я точно знал, что мы в итоге должны победить и плюс-минус полгода не имеют значения, то сказал:

– Нет, перешли в контрнаступление. Тяжело приходится, но от Москвы уже отбросили.

– А, переломали таки немцу хребет? Я так и думал, что зимой их поломаем. Все-таки не воевали они никогда толком. Еще осенью, когда мороз ударил – даже у нас тут минус висел, – еще тогда я понял, что хана им. Теперь дело времени.

– Да, так и есть, думаю, года за два, край – за три до Берлина дойдем.

– Думаешь? Наверное, да, так быстро не задавить, и через Европу будет идти сложно… Там, конечно, не только немцы воюют… Видел бы ты, сколько у нас в отряде оружия разного! Мы ведь конвои грабим, и там чего только нет. Ну, даст Бог, вырвемся – увидишь все своими глазами. Ты-то с передовой, в тылу не был у немцев?

– Я с учебки в школу диверсантов попал, потом сразу сюда забросили, так как местность знаю, а я и вляпался.

– Да с кем не бывает! А сабелькой-то где научился?

– Спортшкола ДОСААФ, там дисциплина была у нас в Каневе – стрелковые и шпага. Я мушкетеров начитался и все хотел шпагой овладеть. Вот со спортшколы нас всех сразу в учебку и отправили, прямо в первые дни войны эвакуировали. А сейчас вернули.

Я очень надеялся, что моя легенда будет выглядеть достоверной, без особенно больших дыр.

– Разведчик, значит? Бумаги-то есть с собой какие?

– Давайте выберемся и там решим. Мне тоже не все рассказывать можно.

– Понимаю, понимаю, ты вообще что-то разболтался, как я посмотрю. Я-то, кстати, по должности политрук. Мы с братом решили, что мне нужно отвечать за политическую и моральную составляющую, и я согласился. А брат на себя командование отрядом взял.

– А что, у Семена правда жену и дочку немцы убили? – решил я перевести тему.

– Да тут весь отряд такой, у каждого счеты. У Семена всю деревню сожгли. Дотла, ничего не осталось. В первые дни войны налет был. Он вилы где-то горелые нашел и в комиссариат Черкасс так и пришел – без документов, черный весь. Говорит, покажите мне, где тут немцы, я их вилами брать буду. Его и записали в добровольческий отряд да в самое пекло отправили. Он под пули лез, смерти искал, а смерть, видать, от него спряталась. В итоге контузило его, а когда очнулся, немцы уже на сто километров ушли. Нас таких много оказалось, в итоге мы в отряд и сбились. Все практически местные, с областей. Вот уже больше года как воюем по-своему. Раним, так сказать, немцев в самую задницу.

– Ну хорошо, я тут, видимо, с вами какое-то время побуду, если можно. Но мне нужно будет вернуться к нашим. Задание ведь.

– Придумаем что-нибудь. Нам бы связь, конечно. Связист у нас в отряде есть, но вот рацию мы никак живую достать не можем. Все кусками, хлам один.

Незаметно я провалился в сон, и Григорий, видимо, тоже. Точнее, это был не сон, а дремота, которая прерывалась все время тревожными мыслями и звуками. В подвале была полная тьма, хоть глаз коли. Поэтому для мозга не имело значения, открыты были у меня глаза или закрыты. В итоге он впал в какое-то оцепенение. Может, именно так чувствуют себя лягушки или ящерицы по ночам, когда становится холодно. Имей я возможность, свалил бы из этого измерения куда подальше и не возвращался. Но ее уже не было. И если меня тут убьют, это будет совсем по-настоящему.

Светало медленно и неторопливо, я впадал в оцепенение и выходил из него. О наступлении утра я понял по слабым полоскам света, которые пробивались сквозь дырки в потолке. Это даже нельзя было назвать светом. Просто стали видны бледные щели, через которые одиночные фотоны пробивались в подвал, давая глазному яблоку, полностью отдохнувшему в кромешной тьме, увидеть их и порадоваться.

Я решил, что валяться мне хватит и нужно как-то размять затекшее и замерзшее тело. Если мне предстояла схватка, то важно было выйти на нее с горячими мышцами. Но для этого нужно было совершить подвиг – встать из пусть мокрой, но все-таки теплой кучи тел в холод. Мозг категорично отвергал эту идею. Большая часть моего сознания готова была просто умереть, но не вставать сейчас. Но другая часть, которая подсказывала, что нужно встать и действовать, активно боролась и в итоге победила.

Я встал, снял тяжелый ватник и, оставив на себе свитер, начал растирать ноги и руки, чтобы восстановить кровообращение. Конечности отчаянно отказывались подчиняться, тело было словно чужим, деревянным, а даже не живым. Когда оно немного проснулось, я ушел в другую часть сарая и начал разминку. Сначала просто ходил на месте, двигая руками вверх и вниз, пока не прошло покалывание во всех членах, потом начал приседать и даже смог отжиматься под конец. Когда мое тело смирилось с активностью и начало возвращаться к жизни, я почувствовал голод.

– Ты что там делаешь, Лех? – спросил меня из темноты чей-то голос.

– Да нужно размяться, если не разогреюсь, то какой я противник? Бревно, а не противник.

– А-а-а, ну це дило, нужно бы и нам, хлопцы, подразмяться, а то реально не сдюжим.

– Только давайте тихо, а то немчура пронюхает и будет подозрительна, – раздался голос Григория, и рядом со мной возникли серые тени, которые тоже скинули фуфайки и начали двигаться кто как мог. Минут через десять мы услышали сверху шаги по