«С собаками просто», – говорил Уайт. Просто подружиться, просто работать, просто дрессировать, они недороги – и во всех других отношениях тоже мало похожи на человека. Простой мозг собаки не может по-настоящему заменить наш собственный. Уайту нужны были обезьяны, и вот с ними уже не «просто». С приматами, поскольку купить их было трудно, а стоили они дорого, мало работали в СССР, где война и нездоровая социальная политика подорвали экономику. Тем важнее было для Уайта экспериментировать именно на приматах. Нельзя отправить человека на Луну, заставляя дворняжек задыхаться в спутниках на околоземной орбите, и медицину не перевернуть в попытках, буквально и фигурально выражаясь, обучить старого пса новым трюкам. Но экспериментировать с приматами в Мэйо возможности не было, и Уайт не мог обойтись без финансирования и поддержки.

Уайта, выдающегося хирурга, широко известного по работе в клинике Мэйо, еще до защиты диссертации наперебой приглашали к себе многие научные центры. Основную массу приглашений можно было разделить на два вида: или место главного нейрохирурга, или руководство неврологическими исследованиями, но никогда то и другое сразу. Уайт отклонял все предложения. О чем он мечтал – и что ему все сильнее и острее требовалось, – так это о месте, где у него были бы пространство, свобода маневра и помещение для научной работы. То, что было у Мюррея и, несомненно, у Демихова. Жесткая структура отделений препятствовала его творческой мысли: не мог же он направлять энергию только в одно русло! Но в 1961 году, за год до официального получения ученой степени, Уайту поступило не совсем обычное приглашение на собеседование от человека по имени Фрэнк Нулсен из Кливленда (штат Огайо).

Восемью годами раньше доктор Нулсен, нейрохирург, стал профессором медицинской школы Университета Западного резервного района и одновременно начал работать в Университетской клинике Кливленда. Однако была проблема: в школе не существовало кафедры неврологии, и Нулсена наняли, чтобы он создал ее с нуля. К началу 1960-х Нулсен разработал всестороннюю программу неврологической ординатуры, включавшую в себя подготовку в Кливлендской городской больнице (вскоре переименованной в Cleveland Metropolitan General, сокращенно «Метро»), но поиск выдающихся талантливых преподавателей не прекращался. «Метро», служившая главной городской травматологической больницей, совсем не походила на клинику Мэйо. Лечиться в Мэйо люди ехали издалека. В «Метро» же приемный покой был заполнен жертвами дорожных аварий, людьми с огнестрельными ранениями и просто местными бедняками, которым больше некуда было обратиться за помощью[99]. Постоянный поток пациентов, часто безнадежных, выматывал хирургов, и они долго не выдерживали на такой работе.

На первый взгляд, должность в «Метро» никак не дотягивала до прежнего статуса Уайта, но Нулсен вынашивал грандиозные замыслы. «Сначала, – объяснил он Уайту, – ты организуешь у нас отделение неврологии». Одно это уже было исключительной удачей: Уайт создаст в больнице целое отделение, как сам Нулсен в свое время создал отделение нейрохирургии в Университетской клинике. Также Уайту был предложен пост доцента в медицинской школе: помимо операций, ему предстояло преподавать и заниматься наукой. Но Нулсен, зная, с кем имеет дело, самое приятное приберег напоследок. Если Уайт приедет в Кливленд, Нулсен даст ему возможность организовать лабораторию изучения мозга. Конечно, Уайту придется самому изыскивать финансирование посредством грантов (чем, собственно, и занято большинство научно-исследовательских лабораторий в стране), а начинать придется с небольшого помещения и со считаным числом сотрудников. Но при этом он получит свободу заниматься одновременно хирургией и научной работой. Уайт, не раздумывая, согласился. Он сообщил Патрисии и детям (а их было уже четверо – старшие сыновья Бобби и Крис, дочь Пэтти и Майкл, еще младенец), что они переедут на год раньше. Диссертацию Уайт будет заканчивать удаленно. «А еще мы купим дом побольше», – пообещал он жене.

ЛИМ, как сокращенно назвали лабораторию Уайта, открылась в сентябре 1961 года. Ей предоставили одну комнату на пятом этаже научного корпуса в главном комплексе «Метро» неподалеку от 25-й Западной улицы. Раньше помещение занимал доктор Байрон Блур, пионер изучения мозгового кровотока: он замерял, сколько крови поступает в мозг и оттекает от него, ставя опыты на макаках-резусах. Как сообщили Уайту, доктор Блур, отбывая в Университет Западной Вирджинии, оставил кое-какое оборудование: это позволит взяться за работу сразу, пока не начали поступать средства от грантов[100]. Тогда, как и сегодня, наука в любых учреждениях финансировалась преимущественно из федеральных источников, и Нулсен не сомневался, что в горячие дни космической гонки Уайт без труда найдет средства.

На своем двойном посту Уайт собирался побудить ординаторов и профессоров нейрохирургического отделения как можно плотнее сотрудничать с нейрофизиологами, биохимиками, эндокринологами и даже специалистами по экспериментальной психологии и инженерами[101]. Ему нужна была предельная широта знаний. Он начнет с изолирования мозга – для чего потребуется разработать и создать специальные машины и аппараты, которые соединят биологию с техникой, – но не остановится на этом. В его голове рождались новые методики и процедуры – и даже целое направление в неврологии. Уайт гордо заявлял, что его новая лаборатория «напишет книгу по нейрохимии»: в ходе экспериментов по изолированию мозга ему предстояло открыть базовые, но прежде неизвестные аспекты химии мозга и физиологии, «химические факты», без которых медики не могли бороться с болезнью Альцгеймера и подобными проблемами[102]. Но Уайт не забыл тот краткий, но опьяняющий опыт трансплантации и не переставал думать о пересадке мозга. Нулсену был нужен человек не чуждый азарта, – и, пожалуй, он нашел самого азартного. Уайту не терпелось приступить к работе.

Но переезд с семьей на новое место в 12 часах пути оказался не самой простой задачей – при всем его рвении. А уж рвения ему было не занимать. Хотя между Западом и СССР опустился железный занавес, Уайт знал, что отстает от Демихова. Может быть, советские ученые уже создали склады готовых органов? Сумел ли Демихов (не только хирург, но и физиолог по специальности) пересадить ногу? Если да, то с какими результатами? О медицинских достижениях Советов не доходило ни малейших известий.

Чего нельзя было сказать о советской космической программе. Каждый новый запуск усиливал международную напряженность. В 1960 году Эйзенхауэр предложил подписать договор о предотвращении размещения оружия в космосе (подобный тому, что разрабатывался для освоения Антарктики). Однако СССР не согласился на предложенные условия – и нисколько не скрывал военного характера своей космической программы[103]. Не скрывал он и своих успехов в космосе, сколь бы необычными они ни были. К январю 1961 года, когда президентом США стал Джон Кеннеди, Советский Союз уже запустил на орбиту целый зоосад, включая двух собак, кролика, 42 мыши, двух крыс и без счету плодовых мушек[104]. Новый президент унаследовал не только свежесозданное агентство космических исследований (NASA), но и неимоверное давление по поводу отставания в космосе. Пока речь шла о непилотируемых полетах, советники NASA были готовы на все. Но хуже, чем быть вторыми в космосе, предупреждали они, только одно – в гонке за лидерство первыми погубить астронавта[105]. Однако еще до конца года советский космонавт Юрий Гагарин совершил первый успешный полет на околоземную орбиту, поэтому Кеннеди решил удвоить бюджет NASA и объявил историческую лунную программу.