Яркий луч небольшого прожектора ударил в глубину теплицы. Миша перевел туда взгляд и – остолбенел.

В дальнем конце, у самой стенки, возвышалась сплошная бетонная гладь. А на ней в натуральную величину красовался невысокий коренастый человек в русских сапогах с высокими голенищами и простом сером френче без знаков отличия. Человек держал в руке трубку и ласково улыбался в пышные усы.

– Ну, как? – поинтересовался Сергей Иванович. – Это, между прочим, мозаика. Сложнейшая, я тебе скажу, работенка! Один заезжий товарищ по нашему заказу сотворил… Лицо, кстати говоря, грузинской национальности.

– Лицо-то грузинской, а руки какой? – ни к селу ни к городу проговорил ошарашенный Миша.

– Чего-чего? – не понял Сергей Иванович. И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Но это – только часть комплексного воздействия. Держись теперь покрепче!

Подталкивая Мишу в спину, хозяин прошел по обочине и остановился на полпути к портрету. Повернулся лицом к полю, приподнялся на цыпочки, как ротный командир на строевом смотре, поднатужился да ка-ак гаркнет:

– Слушай мою команду!.. Поле-е… Смирррно! Равнение на… право!

И колосья внезапно ожили! Стебли дрогнули, напряглись, потянулись – и вот уже выстроились рядами, как на подбор, обратив головки-колоски в сторону портрета…

У Миши от неожиданности защипало в носу, закололо под ложечкой. В ладонях появился зуд, его потянуло схватить лопату и что-нибудь копать – то ли могилу для врагов народа, то ли котлован под фундамент коммунистического общества. А тут еще сверху обрушилась полузабытая бодрящая мелодия: «Я другой такой страны не зна-аю-у, где так во-ольно дышит челове-ек…» Плечи у Миши расправились, мышцы напряглись, ноги сами вдруг задвигались в ритме музыки, а глаза выкатились и преданно уперлись в бетонную стену, в добрые морщинки в уголках глаз, в ласковую усмешку под усами. Миша явственно ощутил, что готов сейчас на все: на труд, на бой и на подвиг!..

– Вольно! – срываясь на взвизг, выкрикнул хозяин. – Долго нельзя, – вытирая со лба крупные капли пота, пояснил он. – Сильно забирает… Агроном-то наш, Кузьма Петрович, когда все это соорудил, глянул на такое великолепие – и тут же отмучился. Сердце не выдержало…

Музыка умолкла. Колоски покачались и снова поникли, обессиленно прильнув к ухоженной почве. У Миши в груди будто пружинка сломалась – руки обвисли, плечи придавило всей силой земного тяготения. Хозяин обхватил его за талию и бережно, точно подгулявшего родича, повел к выходу.

– Потерпи, сейчас выйдем, на свежем воздухе быстро оклемаешься… – возбужденно шептал он. – Но ты понял, какая силища? Поверишь – самые матерые, из центра, и те ломаются. Кто плачет, кто песни петь начинает. Вроде этой: «Сталин – наша слава боевая, Сталин – нашей юности полет! С песнями, борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет…» – последние слова Сергей Иванович натурально пропел, и даже с большим воодушевлением. – А один бывший кандидат в члены ЦК, помню, на колени встал, молиться начал… Ей-богу! Стоит, как перед иконой, глаза закрытые, только губы шевелятся…

Они медленно двигались к выходу. Ноги у Миша подгибались, голова болталась по сторонам, точно колосок. Всей спиной, затылком, кожей, всем своим существом он чувствовал, как вослед ему глядит невысокий коренастый человек во френче и сапогах. Глядит – и добродушно щурится. Глядит – и улыбается. Этак ласково-ласково.

Нацелившись сочинить гневную статью о «долгострое», Миша Максаков попал на заброшенную строительную площадку на самой окраине города. Походил по обширному пустырю, где в беспорядке громоздились железобетонные балки, металлоконструкции, кучи битого кирпича и застывшего цементного раствора, попинал носком сапога поросший травой фундамент, щетинившийся неровно вколоченными сваями, продрог (подступающая осень порой давала о себе знать зябкой предвечерней мглой и порывами колючего ветра) и совсем уже было собрался уходить, как вдруг заметил кое-что необычное.

На дальнем конце площадки, у жиденького леска, чудом уцелевшего после нашествия покорителей природы, покоился солидный отрезок трубы, составленной из бетонных колец, плотно скрепленных смолой и цементом. Задний торец трубы упирался в вертикально торчащую панель, а передний был аккуратно заделан струганными, окрашенными в темно-коричневый цвет досками. Посередине виднелась самая настоящая дверь, а наверху с правой стороны выходила изогнутая коленом печная труба, из которой курился легкий синеватый дымок. Все это сооружение сильно смахивало на гигантскую цилиндрическую бочку.

Сработало профессиональное любопытство, и Миша осторожно приблизился к «бочке». Постучался. Внутри что-то звякнуло, грохнуло – и дверь отворилась. В проеме возник невысокий, худощавый мужичок в темно-синем тренировочном костюме с широкими желтыми лампасами. Точно такой же встретил бы вас на пороге большинства нормальных квартир в стандартных многоэтажках нашего города. Разве что лампасы оказались бы другого цвета.

Мужичок был уже в возрасте, лысоват, под морщинистым лбом и жиденькими седыми бровями живо поблескивали небольшие светло-карие глазки.

– Извините, – привычно преодолевая неловкость, заговорил Миша. – Я журналист, случайно забрел в эти края, увидел вашу… ваше сооружение и заинтересовался…

Мужичок настороженно смерил Мишу взглядом, потом улыбнулся и отступил в сторону.

– Что ж, милости просим. Проходите, гостем будете.

Миша шагнул вперед – и застыл. В достаточно еще ярком свете, падающем из обширного пролома в боковине трубы, любовно заделанного несколькими слоями какого-то прозрачного пластика, перед ним открылась низковатая, но вполне приличная, не без уюта обустроенная комната. Дощатый пол прятался под бордовым паласом, выгнутые стены, незаметно переходящие в потолок, веселили глаз узорчатыми обоями. У задней плоской стены, прикрытой китайским гобеленом с изображением цветов и драконов, раскинулся широкий диван, исполнявший, как видно, роль кровати, слева от входа располагался узкий, длинный самодельный стол, справа – шкафчик и этажерка с книгами, а впритык к дверям – печка-«буржуйка» с двумя конфорками. На конфорках мостились чайники: на одной – большой эмалированный, видимо, с кипятком, на другой – заварной фаянсовый, до половины прикрытый чистой салфеткой.

– Я как раз собирался чайку попить, – сообщил мужичок, делая рукой приглашающий жест. – Не откажетесь присоединиться?

Миша растерянно кивнул. Мужичок полез в стоящий возле стола поставец, достал цветастые чашки с блюдцами, сахарницу, плетеную корзиночку с сушками и прочие чайные причиндалы, разместил все это на столе, придвинул поближе фасонистые стулья с обивкой в тон паласу.

– Прошу, устраивайтесь…

Первую чашку выпили молча. Миша все еще не мог превозмочь наседающую порой даже на опытного репортера скованность. Хозяин тоже не спешил начинать беседу, он деликатно прихлебывал горячий, ароматный чай да изредка поглядывал на гостя усмешливыми глазками.