Она распечатала единственный конверт, пришедший к ней с утренней почтой:

«Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».

Марселла тяжко осела и устало потерла лоб, разглядывая конверт.

Кто бы это написал? Сын? Неужто он хочет, чтобы она простила ему двести сорок два евро и ночной столик? А может, любовник, кто-то из бывших? Поль? Руди? Или помощник аптекаря?

Да не важно. Кто бы то ни был, он вклинился не вовремя.

«Все, точка. Место занято. Год назад еще куда ни шло, но сейчас у меня мой афганец».

Она вскинула голову, посмотрела на него и ласково ему пробасила, чтобы он убрал ноги с подушек.

— Это невыносимо!

— …

— Правда, надо было меня предупредить.

— …

— Я волнуюсь.

— …

— Очень волнуюсь.

— Зря.

— Я такая: волнуюсь. Мы с тобой почти не виделись на этой неделе, и вот суббота, и ты идешь без меня.

— Я делаю, что мне хочется.

— Конечно.

— Мы же не муж и жена!

— Да, но…

— Ну вот я и иду с друзьями в субботу, я так хочу.

— Ну да, ты свободен. Но мог бы предупредить меня.

— О чем предупредить?

— Что ты идешь с друзьями.

— И с какой стати?

— С какой стати!

— Ну да, с какого перепугу?

— Потому что я ждала, что мы проведем субботу вместе.

— Я этого не обещал. Разве обещал? Разве я сказал: «Альбана, давай проведем субботу вместе»?

— Мм… нет.

— Вот видишь!

— Мы об этом не говорили, потому что это и так было ясно.

— Неужели?

— Само собой, раз между нами кое-что происходит…

— Из того, что между нами происходит, непременно следует, что все субботы до конца моих дней я должен проводить с тобой?

— Ты шутишь?

— Вовсе нет.

— А я так несчастна, когда тебя нет рядом, мне хочется прыгнуть в окно.

— Альбана, вспомни, месяц назад мы не были знакомы.

— Любовь с первого взгляда! Такое бывает!

На площади Ареццо воцарилась тишина. Только попугаи и попугаихи на верхушках деревьев продолжали трещать, равнодушные к людским горестям.

Двое подростков понуро сидели на парковой скамейке, стараясь не смотреть друг на друга, возбужденные и обескураженные сложностями, которые им принесла их недавняя связь. Последние слова Альбана выкрикнула больше с ожесточением, чем с любовью. А Квентин замкнулся; его огромное юное тело, еще непропорциональное — широкие и длинные ступни составляли чрезмерную опору для узкого торса, — враждебно съежилось, только что иголок не хватало.

У Альбаны начался нервный тик; она понимала, что говорит сбивчиво и сумбурно:

— Я, во всяком случае, не собиралась в субботу никуда идти… У меня и планов никаких не было, кроме нас с тобой. В общем, я не стала бы занимать субботу, не предупредив тебя.

— Да неужели!

— Да, уж поверь! Никогда бы так не поступила.

— Ну ладно, ты — это ты, я — это я. Согласна?

— Но разве нам было плохо в прошлые субботние вечера?

— Вовсе нет. Но зачем их повторять?

— Ах так! Значит, тебе со мной скучно?

— Альбана…

— Ну скажи, скажи! Вот видишь, ты это сказал!

— Я ничего не говорил.

— Тогда скажи обратное.

— Как я могу сказать обратное к тому, чего я не говорил.

— Вы, парни, интересные! Я готова отдать все-все-все, а у вас хлебной крошки не выпросишь.

— Парни! Кто это — парни? И много нас?

— Ноль.

— Неужели?

— Только ты.

— Правда?

— Ты один…

— Да ну!

— Жизнью клянусь! Ах, Квентин, я весь субботний вечер проплакала. Честное слово, весь вечер.

— И зря.

— Вовсе не зря! Просто потому, что я люблю тебя…

— Зачем красивые слова?

— Честное слово, люблю тебя! Даже если тебе плевать, все равно люблю. Нравится тебе или нет, люблю.

Эхом к этому признанию над скамейкой раздалось хриплое карканье попугая.

Девочка закусила губу. Ее любовь опять выплеснулась раздражением. И почему она выражает чувства, как кипящая кастрюля?

— И кто же был в субботу вечером?

— Мои друзья.

— Кто именно?

— Тебя это интересует?

— Меня интересует все, что касается тебя. Франк был?

— Да, и Пьер, Рафаэль, Тома… все наши.

— А еще кто?

— …

— Девчонки?

— Ты ревнивая?

— Нет, просто интересуюсь.

— Ревнивая!

— Скажи мне, кто там был, и я посмотрю, есть ли у меня причина для ревности.

— Девчонок не было.

— Неужели? Вы что, ходили на ночную дискотеку в гей-клуб?

— Не было девчонок, которых ты знаешь.

— Но ты-то их знаешь прекрасно!

— Альбана, мы встретились месяц назад, и я виделся с людьми, с которыми был знаком до тебя.

— С девчонками… с которыми ты, наверно, и не расставался…

— Черт, ну ты зануда!

— Это я зануда?

— Да. И приставала.

— Я приставала?

— Ты меня бесишь своими вопросами. «Что ты делал? С кем?» Черт, оставь меня в покое! Дурь какая-то, раньше ты не была такая разговорчивая.

— Раньше чего?

— До того, как мы стали вместе.

Снова молчание.

Альбана была еле жива: Квентин только что высказался куда уж откровеннее: они «вместе», но притом у него к ней претензии. Что ответить? Да и стоит ли открывать рот? Она слишком разговорчива, плохо выражает свои мысли, и ее все время заносит. Она даже не говорит, а тявкает. Квентин прав: она зануда. А если она сама себя не переносит, так чего ждать от других? Альбана заключила, что ее жизнь зашла в тупик.

— Альбана, не плачь…

— Хочу — и плачу…

— Хватит…

— Тебе-то что, раз я зануда и приставала?