и позвал вас сюда. Ах, как жаль, этот снегопад… и это убийство!..

– А что касается того юноши… В действительности я не знаю, правда ли то, о чём писали газеты. Вполне может статься, что его заслуги там сильно приукрашены. Но если предположить, что всё написанное о нём чистая правда… Тогда я снимаю перед ним шляпу.

Спустя минуту Каннингем добавил:

– Сегодня утром я увидел его здесь на ресепшен, он заселялся. Я сразу узнал его по фотографии, которую печатали газеты. На первый взгляд его внешность не кажется запоминающейся, но когда вы знаете, что за ней кроется… Поразительно.

Он обаятельно улыбнулся. Его лицо пересекло множество длинных морщин.

Месьё Фабьен воздел руки и трагично сказал:

– В голове не укладывается…

– В том университетском деле ключевую роль в расследовании играла психология. Это то, что всегда было моим слабым местом. Мне поручали лазать и летать, но, когда нужно было оценить человеческое поведение, я постоянно видел не то, что нужно, и слышал не то, что было по-настоящему важным. Здесь мы имеем семейную драму. Что может быть проще и одновременно сложнее? Вызвать на откровенный разговор я ещё смогу, возможно, смогу задать и нужные вопросы, но вопреки трезвому уму я нипочём не услышу фразу или слово, которое должен бы услышать. Вы меня понимаете?

– Понимаю. Чего же мы ждём, Поль? Давайте же скорее заарканим это чудо из чудес, и пускай оно нам поможет!

Они вышли к ресепшен. Месьё Фабьен попросил у менеджера журнал регистрации гостей.

– Как зовут вашего студента?

– Карлсен, – ответил Каннингем.

– Так, так… Ага. Номер триста семь. Немедленно поднимемся к нему.

В ожидании лифта месьё Фабьен, теребя бородку, засомневался:

– Но согласится ли он нам помочь?

– Не узнаем, если не спросим.

– В конце концов, хоть он и студент, он платит деньги, как и любой постоялец. А если я своими просьбами отпугну его и он пожалуется на меня и скажет, что мой сервис оставляет желать лучшего и что придётся…

Двери лифта открылись. Из кабинки вышел молодой человек в купальном халате. На носу сидели старушечьи очки, на лбу – очки для плавания, на ногах пляжные шлёпанцы. В руках он держал секундомер и купальную шапочку. Волосы цвета спельты[18] были аккуратно зачёсаны набок. Его немного вытянутое лицо обтягивала белая прозрачная кожа со сложной системой синевших вен.

Не признать в нём уроженца севера было верхом слепоты.

Адам Карлсен произнёс:

– Извините, где здесь бассейн?

«Мой дорогой Поль помутился разумом», – переживал месьё Фабьен.

«Возможно, разум мой, в самом деле, помутился», – думал Каннингем.

– Мистер Карлсен?

– Всё верно.

– Моё имя Пол Каннингем, а это месьё Фабьен, хозяин отеля «Мамонт».

– Адам Карлсен. Впрочем, похоже, вы уже знаете.

– Вы уж простите, что приходится отнимать у вас время, но нам требуется ваша помощь.

Карлсен сдвинул брови. Вид у него стал хмурым и выражал нетерпение.

– Да? – сказал он.

– Понимаете, мне известно, кто вы.

– И кто же я?

– Вы – тот самый молодой человек, о котором так много писали пару лет назад, – Каннингем тихо добавил: – Убийство в Роданфорде.

Глаза медного цвета за толстыми линзами вдруг потемнели.

Адам Карлсен с негодованием (и достохвальной скромностью) произнёс:

– Я сожалею, что мой сосед по комнате с его шалыми мозгами всё выболтал прессе. Он не должен был так поступать.

Мистер Каннингем улыбнулся:

– Вам не хотелось славы и всенародной любви?

– Интересно, для чего мне могло это понадобиться?

– Ну, скажем, чтобы потешить самолюбие.

– Самолюбие? Эта черта хорошо описывает моего соседа-болвана, но не меня.

Пол Каннингем улыбнулся ещё шире. Кажется, он был доволен тем, что слышал.

– Мистер Карлсен, я являюсь офицером секретной службы. И сейчас я прошу вас сделать невозможное…

– Но я как раз и собираюсь этим заняться, – сказал Карлсен, в его голосе прозвучал энтузиазм. – Я планирую провести под водой семь минут. Пока что мой рекорд – шесть с половиной.

– Вы занимаетесь апноэ?[19] Похвально. Раньше я был хорошо натренирован в этих делах, – Каннингем мечтательно поглядел в окно фойе. – Боже, мы сидели в засаде под водой без снаряжения. Только мы и наши лёгкие. Пульс не поднимался выше пятидесяти ударов в минуту. Вы практикуете проглатывание воздуха с помощью мышц горла и языка?

– Я только учусь. Но я самоучка. Боюсь, у меня никогда не было тренера…

Взгляд Адама на Каннингема понемногу смягчился.

Он поправил очки и сказал:

– Я преклоняюсь перед королевской службой – лучшей в мире. Поэтому представить не могу, о чём невозможном вы собирались меня попросить.

– Увы, есть вещи, которые порой и для нас невозможны. Но вам наше дело может показаться даже заурядным.

Карлсен вскинул брови, пробормотав:

– Что за абсурд?

– Позвольте объяснить. Позавчера скончалась одна женщина…

– Миссис Робинсон, кажется?

– Значит, вы слышали?

– Была найдена мёртвой в подъёмнике.

– Верно. Я нашёл тело.

– И вы хотите…

Месьё Фабьен разразился трагическим призывом:

– Найдите того, кто это сделал! Ткните пальцем в человека, что насыпал яд этой бедняжке! Люди говорят: месьё Карлсен – прекрасный психолог! Молва не дремлет! Вы не можете мне отказать! Разве у вас каменное сердце? Местная полиция закроет мой отель на месяцы, на века, пока распутает семейный клубок несчастий… Oh mon Dieu! Maman!

На этот раз было не эмоциональное обращение к высшим силам. В парадную дверь вкатили инвалидное кресло с шубой и дюжиной пуховых платков сверху. Откуда-то из их недр лилась французская речь, содержавшая в основном нелитературные слова и целые обороты. Наконец из груды одежд высунулась голова старушки. Сходство с упитанной черепахой, будь таковые в природе, было во всех смыслах потрясающим. Голова эта явно относилась к викторианской или (что скорее всего) мезозойской эре. Шуба, как вулкан, затряслась, и показались верхние, а затем нижние конечности.

Матей, швейцар, кативший это от самого фуникулёра, из последних сил сдерживался, чтобы не спустить коляску вместе с её содержимым прямо с горы.

Месьё Фабьен побледнел.

– Что она здесь делает?

Каннингем в привычной для себя манере заулыбался.

– Вы только взгляните, кто пожаловал!

На него тут же нацелились зоркие выцветшие глаза. Голос, которому было не меньше ста лет, перешёл на чистый английский:

– Поль, поинтересуйтесь у моего имбецильного сына, где он понабрал этих служащих. Я же чуть не рассыпалась прямо у порога. Антуан, чего стоишь, обними мать! Обними! Поль, вы прекрасно выглядите. Но вам нужно есть больше свёклы. Эти пограничники в поезде обшмонали меня, как самую опасную преступницу, мне пришлось заново складывать свои панталоны! Это ещё что за жертва репрессий? Откуда на нём