Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь стало ясно, почему у чудесного, по словам матери, и безупречного Павлика был только один друг.
— По-моему, кроме Володи Туманова, с Павлом никто не дружит, — добавил буфетчик. — Володя знает его еще со школы и привык не обращать внимания на его слова.
— Вы не знаете, у Павла возникали конфликты из-за его языка? Особенно в последнее время?
— Нет, что вы, до серьезных конфликтов дело никогда не доходило. Я же говорю вам, он очень разумный молодой человек и всегда умеет дать задний ход, когда нужно. В последнее время он ссорился только с Алексеем Валерьевичем.
— Вольским?
— Ну да. То есть как ссорился? Пытался задирать его, чтобы покрасоваться перед Ириной Леонидовной.
— Это правда, что Виноградов был увлечен Седовой?
Буфетчик бросил на Опалина быстрый взгляд, словно предостерегая его от того, чтобы собеседник пересек некую невидимую линию.
— В нее все влюблены, — ответил Иван Андреевич, более тщательно, чем обычно, выбирая слова. — Она умеет производить впечатление.
— А как Вольский отнесся к тому, что Павел пытается его задирать?
— Вы имеете в виду, обиделся ли Алексей Валерьевич? — Буфетчик прищурился. — Он не из тех, кто снисходит до таких пустяков.
— До обид?
— До Павлов Виноградовых, — спокойно пояснил Иван Андреевич.
— А что он вообще за человек?
— Алексей Валерьевич? Ну…
Буфетчик, казалось, был в затруднении.
— Боюсь, я не смогу описать его, так сказать, исчерпывающе, — признался он. — Прежде всего, он танцовщик от Бога… Ну, то есть раньше так говорили, сейчас-то каждому ясно, что Бога нет. — Иван Андреевич усмехнулся. — А человек Алексей Валерьевич сложный. Вам лучше самому его увидеть, — заключил он.
— Когда стало известно, что Виноградов не пришел на репетицию, как это восприняли другие артисты, его товарищи по кордебалету?
Буфетчик метнул на Опалина быстрый взгляд.
— Никак. Само собой, его отсутствие заметили, но никто не придал этому значения.
— Почему?
Иван Андреевич усмехнулся.
— Наверное, потому, что он никто.
Яснее не скажешь. Опалин подумал, что Снежко был прав, когда советовал ему прежде всего наведаться к буфетчику.
— Скажите, к вам ведь ходит много народу… — начал Иван.
— Это Большой театр, — с достоинством ответил его собеседник и стряхнул со стойки какую-то пылинку, которой, возможно, там даже не было.
— Да, разумеется. Но, может быть, вы все-таки помните, когда видели Виноградова в последний раз?
По правде говоря, Опалин ни на что особо не рассчитывал. Он предполагал, что услышит размытый ответ вроде: «Да, он заходил несколько дней назад, выглядел как обычно, ничего странного я не заметил», но тут Иван Андреевич его ошеломил.
— Постойте-ка, — молвил буфетчик, подняв глаза к потолку и что-то соображая. — Виноградов, Виноградов… Пятнадцатого… нет, шестнадцатого. Как обычно, забежал между классом и репетицией… в тот день репетировали «Лебединое», второй… нет, третий акт. Обычно он приходил и после репетиции, но должен вам сказать, что после репетиции я его не видел. Он съел… погодите-ка… да, два пирожных, эклер, и выпил чашку кофе. Вероятно, вам неинтересны все эти подробности…
— Напротив, — только и мог сказать его собеседник, — очень даже интересны! Значит, после репетиции он не появлялся?
— Нет.
— А во сколько она закончилась?
— Приблизительно в четверть шестого, — уверенно ответил буфетчик.
«То ли он морочит мне голову, — думал Опалин, насупившись, — то ли в самом деле помнит все эти подробности…» Но тут он увидел устремленные на него глаза, очень, очень внимательные глаза — и решил, что зря подозревает Ивана Андреевича. Такой человек мог запомнить не то что количество пирожных и время, но и вообще что угодно о любом, кто попадал в поле его зрения.
Опалин задал еще несколько вопросов — о том, где помещалась гримерка Виноградова, и о том, где можно найти комсорга театра.
— Валентин Колпаков сидит на первом этаже, рядом с балетной канцелярией, — сказал буфетчик. — Гримерки кордебалета находятся на четвертом этаже, там спросите.
Иван искренне поблагодарил буфетчика, съел предложенные ему бутерброды, выпил кофе и отправился на четвертый этаж. Он быстро нашел гримерки мужской части кордебалета и заодно познакомился с Володей Тумановым, высоким мускулистым брюнетом с пробивающимися над верхней губой усиками.
— Вы хотите поговорить о Паше? — несмело спросил Володя. — Но я вашему коллеге уже рассказал все, что помню…
Иван осмотрелся. Трельяжи с лампочками, столы с запирающимися ящичками, скомканные вафельные полотенца…
— Куда он вешал верхнюю одежду? — спросил Опалин.
— Сюда. — Володя указал на крючок на стене возле пустующего столика.
— Когда ты пришел на следующий день, его одежды тут не было?
— Не было, а что?
— Это его столик?
— Ну да.
— Ключ где?
— У него.
— Да? Ну ладно.
Произнеся эти в высшей степени загадочные слова, Опалин залез в один карман, потом в другой и достал обыкновенную железную скрепку. Следующие несколько минут Володя с изумлением наблюдал, как оперуполномоченный с Петровки ловко мастерит отмычку и один за другим открывает запертые ящики.
Внутри обнаружились матерчатые балетные туфли, запасные тесемки к ним, катушка ниток с иголкой — очевидно, чтобы подшить тесемки, если они порвутся, ножницы, трико для занятий, шерстяные гетры, коробка с гримом, стопка лигнина[11], которым этот грим стирали, старые открытки с отодранными марками и несколько гривенников. Опалин бегло просмотрел открытки. Среди них было несколько дореволюционных, и ему странно было видеть i в словах и твердые знаки в конце, не говоря уж о других уничтоженных за ненадобностью буквах.
— Он кому-то звонил из телефона-автомата? — спросил Иван, указывая на гривенники. — Кому?
Володя потупился.
— Своей мачехе, Инне Константиновне… Он терпеть ее не мог и говорил по телефону разные гадости.
— Ясно, — вздохнул Опалин и стал один за другим запирать ящики. — Не подскажешь, где я могу найти Ирину Седову?
— В гадюшнике, где же еще, — ответил Володя. — Весь клубок змей там.
— Не понял, — насупившись, буркнул Опалин после паузы.
Покраснев, Володя объяснил, что так в театре называют женскую гримерку на первом этаже, в которой обитают самые знаменитые балерины и исполнительницы главных ролей.