Оба дружно заорали.

Хозяин всплеснул руками, разрываясь между двумя необходимостями: обругать бестолковых работников и продолжить извиняться перед господином. С трудом сдержав смех, я махнул ему рукой – извинения приняты, катитесь своей дорогой! – и, обогнув злополучную тележку, направился к дому горшечника, до которого было рукой подать.

Судя по содержимому тележки, тщательно переложенному соломой, Сэберо только что заключил неплохую сделку, продав едва ли не половину товара, который я видел у него во дворе.

– Доброго дня, господин! Ваш приход – большая честь!

Я нашел горшечника на заднем дворе, возле печи для обжига, из которой Сэберо выгребал скопившуюся золу. Завидев меня, он мигом вскочил, отряхнулся, окутавшись, словно демон из ада, облаком невесомого пепла.

– Добрый день, Сэберо. Помнишь, что ты говорил в управе?

– Конечно помню, господин! Я к вашим услугам!

– Хорошо. У меня к тебе возникли вопросы.

– Прошу в дом, господин! Что знаю – все отвечу, не сомневайтесь.

В дом я не пошел, расположившись на веранде. Сэберо суетился, стараясь угодить: притащил вышитую подушку – мне, две циновки – себе и Широно. Предложил заварить чаю, но я отказался. Угодливость Сэберо мне не нравилась. Пытается задобрить дознавателя? Я не раз имел возможность убедиться: так ведут себя те, кому есть, что скрывать.

Но иногда – просто с перепугу и от чрезмерного почтения. Архивариус Фудо любит говорить, что почтение чрезмерным не бывает, но тут я позволю себе с ним не согласиться.

– Ты говорил, после смерти матери твой сосед Мэмору начал больше есть? И по временам заговариваться?

– Так и есть, господин! Чистая правда.

– А когда это с ним началось?

– Так я уже сказал: после смерти его матушки!

– Это началось сразу? Сразу после того, как его мать утонула?

Сэберо наморщил лоб.

– Дайте-ка вспомнить… Нет, не сразу. Точно, не сразу! Дней через десять… Или больше? Не помню точно, уж простите.

Очень интересно!

– Мэмору с матерью ладил? Или нет?

– Ну как это, господин дознаватель? Чтоб с родной матушкой и не поладить?

А сам в сторону смотрит, взгляд отводит.

– Не врать мне!

Я с маху хлопнул ладонью по доскам веранды. Звук вышел что надо. Хлипкая веранда сотряслась, горшечник аж подпрыгнул:

– Простите, господин, простите! Ну, не то чтоб совсем ладил…

– Точнее, Сэберо! За ложные свидетельства знаешь, что бывает?! Я ведь все равно дознаюсь.

Ну да, на то я и дознаватель. Иногда полезно дать волю чужому воображению: человек сам себе таких кар напридумывает, каких отродясь не заслужил. Ну что, горшечник, представил, что тебя ждет, если врать станешь?

– Слушаюсь, господин! Неладно Мэмору с матушкой своей жил, ох, неладно… Все в окру̀ге знали, все соседи… И я знал. Только молчали. Не лезли. Это ж их дело? Семейное? Верно?!

Я сделал непроницаемое лицо, ничем не давая понять, согласен я со словами Сэберо или нет. И он сорвался: заговорил, заторопился, сбиваясь и брызжа слюной от усердия:

– Уж не знаю, с чего у них все началось… Поссорились они. Крепко! Мэмору, в смысле, с матушкой его. С год назад, вроде… Точно, с год! Мы все слышали, как они друг на друга орут. Так рассорились, что и не помирились больше. До самой ее смерти, да!

Сэберо судорожно сглотнул, дернув кадыком.

– А потом Котонэ заходить перестала. К соседям, в смысле. Ко мне, к Эйта, к остальным. Раньше-то она часто… Когда по делу, а чаще так просто. Ох, языкатая была! Вредная! Вы уж простите, господин. Нехорошо так о мертвой, но вы ж велели – всю правду. Вот я и…

Заискивая, он искал взглядом моего одобрения. Я по-прежнему сохранял бесстрастный вид. Хотелось надеяться, что сейчас я хоть немного походил на господина Сэки в те моменты, когда начальство вело дознание.

Не дождавшись поддержки, Сэберо тяжело вздохнул:

– Перестала, значит, заходить. То ли сын ее запирал, то ли сама на нас всех зла была…

– За что?

– Что не вмешались, сына не пристыдили. Ее сторону не взяли. А кому оно надо, в чужие ссоры влезать? Никому не надо! Через время видим – исхудала Котонэ. И чем дальше, тем больше. Нищенки на базаре, уж простите, краше выглядят. Может, заболела, думаю? Мало ли? А потом слышно стало, как она ночами воет! Страшно так, жалостно…

Он дернул себя за левый ус:

– Еды у сына просила. А тот или не отвечал, или кричал: нету, мол! Нету для тебя еды! А сам-то ничего, не голодал. И жена его, и сынок…

– Так что ж он ее, голодом морил? – не выдержал я. – Родной сын?!

– Морил, еще как морил! – Сэберо непонятно почему усмотрел в моих словах поддержку и обрадованно закивал. – Не знаю, как она год продержалась-то! Видно, все-таки давал ей что-то, малость малую… А может, парнишка украдкой подкармливал…

– Внук, Арэта?

– Ну да, он самый. Он-то бабушку любил, это точно…

– А Асами?

– А что Асами? Нет, она мужа всегда боялась. Что скажет, то и делает.

– Значит, сын морил мать голодом. И что дальше?

Не давать матери еды – или почти не давать – это ведь не убийство? Могла, в конце концов, по соседям побираться, на базаре попрошайничать, воровать, властям на сына пожаловаться… Нет, не убийство. Значит – никакого фуккацу. Такой, значит, Остров Девяти Смертей внутри одной семьи, одного дома. Личный Остров для родной матери.

Меня передернуло. Очень надеюсь, что это не отразилось на моем лице.

– А что дальше? Дальше он на речку ее повел – мириться. Это сам Мэмору так потом рассказывал. Врал, думаю, но точно не скажу. Может, и правда? А она возьми и утони… Толкал он ее, не толкал – кто теперь дозна̀ется?

– Я дозна̀юсь. Это все?

– Все, господин. Клянусь, ничего не утаил!

То ли Мэмору устал ждать, пока мать помрет от голода, то ли всё же опасался возможного фуккацу – мало ли?! – и решил подстроить дело так, чтобы мать сама упала в реку и утонула. И в итоге просчитался. Или не просчитался?

«Десять дней или больше…»

Кажется, пришла пора наведаться в обитель Вакаикуса.

3

Свидетельство истинной святости

С визитом в обитель у меня не вышло. Посыльный юркой ящеркой выскользнул из ворот Правительственного квартала, когда я поравнялся с ними и совсем уж собрался пройти мимо. До управы рукой подать, но делать мне там было совершенно нечего. Незаконченное дознание ждало завершения, вопросы без ответов жгли язык. Сейчас я нуждался в советах святого Иссэна, как никогда раньше.