минут — единственный мой роман, который кончился без боли, без раскаяний. Ведь она даже не стала причиной моего ухода из коллежа, виной этому была моя собственная неосторожность, так как однажды после конца мессы я бросил в мешочек рулетную фишку в пять франков, которую мне не удалось обменять на наличные. Я думал, что проявляю щедрость, ибо обычная моя лепта не превышала двадцати су, но меня выследили, донесли декану. В последовавшей затем беседе с ним остатки моей предназначенности развеяло в прах. Последние перед разлукой дни обе стороны держались учтиво; мне кажется, что к чувству разочарования у отцов наставников примешивалось невольное уважение ко мне — разве мои подвиги не были достойны нашего коллежа? Свой скромный капиталец я припрятал под матрасом, и, будучи заверены, что дядюшка с отцовской стороны прислал мне денег на проезд в Англию, а также брался поддерживать меня и впредь и устроить на службу в своей фирме, мои пастыри без сожалений отпустили меня. Я пообещал при первой же возможности погасить долг, числившийся за моей матерью (этот посул был выслушан с некоторым смущением, так как отцы наставники явно сомневались, что он будет выполнен), и еще я обещал им непременно снестись со старым другом нашего ректора — неким отцом Тома Каприоле в Обществе Иисуса на Фарм-стрит в Лондоне (в этом они на меня полагались). Что же касается письма воображаемого дядюшки, состряпать его было проще простого. Если уж мне удалось провести администрацию казино, то с отцами из коллежа Явления Приснодевы осечки и вовсе не предвиделось, и действительно, никому из них не пришло в голову поинтересоваться конвертом от дядюшкиного письма. Я выехал в Англию международным экспрессом, который делает остановку на маленькой станции ниже здания казино. Тут мне в последний раз пришлось увидеть нарядные башенки, под знаком которых прошло мое детство, — башенки чертога удачи, где я наконец-то соприкоснулся с жизнью взрослых, вкусил изменчивого счастья и где может случиться все самое невероятное, как я это доказал на собственном примере.

2

Это повествование утратило бы соразмерность своих частей, если б в нем отмечались все этапы моего пути от казино в Монте-Карло до другого казино — в Порт-о-Пренсе, где я снова оказался при деньгах и увлекся женщиной, — совпадение, ничуть не более удивительное, чем встреча в Атлантическом океане троих людей по фамилии Смит, Браун и Джонс.

В промежутке между этими двумя датами, довольно продолжительном, я перебивался кое-как, если не считать военных лет, принесших мне ощущение покоя и собственной респектабельности, и далеко не все мои тогдашние дела заслуживали упоминания в curriculum vitae. Первую работу мне удалось получить благодаря хорошему знанию французского языка (латынь оказалась вещью на редкость бесполезной). Я прослужил полгода официантом в небольшом ресторанчике в Сохо {21}. Эта должность в моем curriculum не упоминается, так же как и переход на такую же работу в «Трокадеро» при помощи поддельной рекомендации от Фукэ в Париже. Прослужив в «Трокадеро» несколько лет, я поднялся ступенькой выше и поступил консультантом в небольшое педагогическое издательство, задумавшее выпуск серии французских классиков со скрупулезно пуристским комментарием. Эта должность получила доступ в мой curriculum. Дальнейшие — нет. По правде говоря, меня немало избаловала надежность заработка во время войны, когда я служил в отделе политической информации Форин-оффиса редактором пропагандистской литературы, засылаемой нами в Виши, и даже имел при себе писательницу в качестве секретаря. После конца войны мне захотелось чего-нибудь понадежнее моего прежнего житья-бытья, и, хотя в течение еще нескольких лет я едва сводил концы с концами, в голову мне наконец запала одна идея. Случилось это в районе Пиккадилли, то ли около одной из тех галерей, где можно увидеть картину какого-нибудь малоизвестного голландского мастера семнадцатого века, то ли около подобного же заведения сортом пониже, которое торгует картинами, угождая вкусам тех, кто, неизвестно почему, любит развеселых кардиналов, вкушающих лососину в постный день. Перед витриной этой галереи стоял человек, на мой взгляд, совершенно чуждый искусству, — средних лет, в синем двубортном пиджаке, с цепочкой для часов, — и рассматривал выставленные там полотна. При виде его я вдруг подумал, что знаю точно, какие мысли приходят ему сейчас в голову: «Месяц назад одна картина пошла у Сотби {22} за сто тысяч фунтов. Одна картина может принести целое состояние — кабы понимать в этом толк или хотя бы не бояться риска». Он не спускал глаз с каких-то коров на лугу, точно следил за маленьким шариком слоновой кости, бегающим по кругу рулетки. Внимание его привлекали, конечно, коровы, а не кардиналы. Не кардиналов же пускают с молотка на аукционном торге у Сотби.

Спустя неделю после этого прозрения у художественной галереи в районе Пиккадилли я рискнул всем, что сберег за тридцать с лишним лет, и купил автофургон и штук двадцать недорогих репродукций — на одном конце шкалы там был Теодор Руссо, на другом — Джексон Поллок {23}. Репродукции заняли у меня одну стену фургона; под каждой была обозначена ее аукционная цена и дата покупки. Потом я подыскал себе молодого художника-студийца, который быстро делал по моему заказу картоны, подражая той или иной манере, и ставил под каждой новое имя. Я часто сидел рядом с ним, когда он работал, и пробовал на листке бумаги разные росчерки. Хотя на примере Поллока и Мура {24} доказано, что ценность могут иметь даже англосаксонские имена, большинство придуманных нами были иностранные. Помню фамилию Мжлазь, но она удержалась у меня в памяти только потому, что его творения упорно не желали продаваться, и в конце концов нам пришлось замазать эту подпись и поставить вместо нее «Вейль». Я убедился, что, стремясь получить удовольствие от своего приобретения, покупатель хочет, как минимум, хотя бы без запинки произнести фамилию художника. «Я раздобыл на днях нового Вейля», а ближайшее к «Мжлазь», что получалось даже у меня самого, смахивало на «Мразь» — имечко, которое, вероятно, вызывало бессознательное сопротивление у клиентуры.

Я разъезжал из одного провинциального города в другой в своем фургоне и останавливался в богатых предместьях промышленных центров. Вскоре мне стало ясно, что от ученых и женщин проку мало: ученые слишком много всего знают, а из домашних хозяек редко кто любит рисковать, не имея перед глазами банка с наличными, как при игре в бинго. Я рассчитывал на игроков азартных, ибо смысл моей экспозиции был таков: «На этой стене галереи вы видите картоны, достигшие самой высокой цены за последние десять лет. Кто бы мог предвидеть, что стоимость вот